Везде
Труд и отношение к нему: до и после модерна
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Труд и отношение к нему: до и после модерна
Аннотация
Код статьи
S086904990017880-0-1
DOI
10.31857/S086904990017880-0
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Шипилов Андрей Васильевич 
ORCID: 0000-0002-8885-2157
Должность: профессор кафедры философии, экономики и социально-гуманитарных дисциплин
Аффилиация: Воронежский государственный педагогический университет
Адрес: Российская Федерация, Воронеж
Выпуск
Номер 6
Страницы
61-72
Аннотация

Статья посвящена проблеме изменения характера труда и отношения к нему, актуальность которой возрастает в силу текущих трендов социально-экономического развития. Автор обращает внимание на то, что лишь в индустриальном обществе, которое сформировалось в Европе XIX в. в результате промышленной революции, труд рассматривался как способность, потребность и обязанность человека, как то, что сделало и делает его человеком. Позитивный ценностный статус труда до некоторой степени сохраняется и сегодня, однако общество перестало быть индустриальным из-за перетекания рабочей силы из промышленности в сервис, что обусловлено повышением производительности труда. В постиндустриальном обществе труд сокращается в пользу досуга, ценность второго растет, а первого – падает. В связи с данной особенностью стоит вспомнить, что в аграрном обществе, в эпохи Античности и Средневековья труд рассматривался как антиценность и был уделом низших классов и сословий. Отношение к труду в постиндустриальную эру сближается с отношением к труду в доиндустриальный период, из позитивного превращаясь в негативное, тогда как досуг становится самоценным и самоцельным. Можно согласиться с мнением, что цивилизация труда сегодня сменяется цивилизацией досуга.

Ключевые слова
труд, досуг, трудовая этика, ценность труда, аграрное, индустриальное, постиндустриальное общество
Классификатор
Получено
25.09.2021
Дата публикации
20.12.2021
Всего подписок
12
Всего просмотров
2985
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf 100 руб. / 1.0 SU

Для скачивания PDF нужно оплатить подписку

Полная версия доступна только подписчикам
Подпишитесь прямо сейчас
Подписка и дополнительные сервисы только на эту статью
Преимущества подписки
100 руб. / 1.0 SU
Подписка и дополнительные сервисы на весь выпуск
Преимущества подписки
920 руб. / 16.0 SU
Подписка и дополнительные сервисы на все выпуски за 2021 год
Преимущества подписки
4224 руб. / 84.0 SU
1 Человек труда
2 Вопреки распространенному мнению, Ф. Энгельс не писал, что «труд создал из обезьяны человека». Он считал, что «труд создал самого человека», что труд есть «первое основное условие всей человеческой жизни», и что труд вместес (вместе с) прямохождением, инструментальным использованием рук, членораздельной речью и пр. превратил мозг обезьяны в человеческий мозг, а стадо обезьян – в человеческое общество. «И в чем же опять мы находим характерный признак человеческого общества, отличающий его от стада обезьян?», – задавался вопросом классик и тут же отвечал: «В труде» [Энгельс 1941, 134, 138]. Как известно, речь шла не только о роли труда в превращении обезьяны в человека, а о том, что, словами другого классика, труд есть «вечное естественное условие человеческой жизни»: совместный и орудийный труд как целенаправленная деятельность по производству благ, которые удовлетворяют потребности человека, есть то, что перманентно воспроизводит его в качестве такового. В процессе производства Homo Faber создает не только вещи, но и себя самого как творца/производителя, что отличает его от присваивающего у природы животного. Предполагалось, что при наступлении коммунизма, который обеспечит изобилие предметов потребления, человек не просто продолжит трудиться – «труд станет первой жизненной потребностью людей и из тяжелого бремени превратится в наслаждение» [Краткий философский…1954, 610-612; Философский энциклопедический… 1989, 667].
3 Относиться к данному идейному комплексу можно по разному: кто-то считает, что капиталистическая по происхождению и коммунистическая по предназначению «религия труда» есть средство добровольной самоэксплуатации работника, который предается извращенным радостям трудоголизма – болезни, разрушающей его физически и психологически [Фишман, Мартьянов, Давыдов, 2019, 33; Сидорина 2018, 68]. Кто-то убежден в том, что труд есть судьба человечества – то, что создало человека и дает ему смысл жизни – и в отсутствие этого самого труда человек деградирует до потребительского паразитизма [Кутырев 2017]. Как бы то ни было, стоит заметить, что марксистская позитивная аксиология труда сложилась в русле младогегельянства, а Гегель считал, что труд поднимает преобразующего природу раба над лишь потребляющим производимые им блага господином. Как пишет Ф. Фукуяма, «согласно Гегелю, работа есть сущность человека: трудящийся раб создает человеческую историю, преобразуя естественный мир в мир, обитаемый человеком» [Фукуяма 2005, 340]. Известно, что Гегель был достаточно укоренен в протестантской традиции, в связи с чем нельзя не вспомнить о протестантской этике и духе капитализма. Конечно, он был далек от кальвинистского пуританства, но все же интересны замечания М. Вебера о присущей последнему страстной проповеди «упорного, постоянного физического или умственного труда», где труд не просто средство аскезы – «он как таковой является поставленной Богом целью всей жизни человека», тогда как «нежелание работать служит симптомом отсутствия благодати» [Вебер 2006, 113]. В данном контексте конфессиональные (и национальные) различия, видимо, не столь важны – Л. Февр прослеживает, как понятие «труд» во французской католической среде с XVI по XIX вв. приобретало все более положительные коннотации. Его все реже видели как проклятие, которое тяготеет над обездоленными, и все чаще представляли обязательным общественным долгом, противопоставляя труд пагубной праздности монахов, вельмож и рантье [Февр 1991, 364-370]. В XIX столетии, по словам Й. Хейзинги, «труд и производство становятся идеалом, а вскоре и идолом. Европа надевает рабочее платье» [Хейзинга 1992, 216]. В индустриальном обществе труд начали воспринимать как сущностную способность, обязанность и потребность человека («Как известно, важнейшим видом человеческой деятельности является труд» [Волков 2009, 27]), вследствие чего формировался «трудоцентричный образ жизни» [Сидорина 2018, 57].
4 Труд человека
5 «Идея труда, которая кажется нам самоочевидной, является определенным историческим изобретением», – указывает П. Бурдье [Бурдье 2019, 189]. «Изобретение» принадлежит индустриальному обществу, где наемный пролетариат сменил самозанятое крестьянство в качестве наиболее массового социального класса. На протяжении полутора столетий население Европы и Северной Америки перемещалось из деревни в город, а рабочая сила – из сельского хозяйства в промышленность. В 1800 г. во Франции 64% общей занятости приходилось на долю сельского хозяйства, 22% – на долю промышленности, в США на тот же год это соотношение составляло 68% и 18%. Сто лет спустя, в 1900 г., на французское сельское хозяйство пришлось 43% занятости, на промышленность – 29%, а в США – 41% и 28% соответственно. В 1950 г. промышленность Франции обеспечивала 33% занятости по сравнению с 32% в сельском хозяйстве, а в США при тех же 33% промышленной занятости на долю сельского хозяйства осталось только 14% [Пикетти 2015, 104].
6 Переход от аграрного хозяйства к индустриальному производству изменил характер труда. Крестьянский труд отличался нерегулярностью и временной дискретностью. Периоды интенсивной работы чередовались с низкоинтенсивным трудом и отдыхом в дни многочисленных праздников. «В аграрном обществе труд и работа подчинялись сезонному ритму и погодным условиям», – пишет Г. Стэндинг [Стэндинг 2014, 206]. В отличие от крестьянина, труд городского рабочего был организован дисциплинарно контролируемыми последовательностями смен и недель. Индустрия эпохи пара и электричества предполагала, что определенное количество работников должно присутствовать в одном месте в одно время, взаимодействуя с машинами и друг с другом в процессе производства [Кинг, Лайтман, Рангасвами, Ларк 2018, 87].
7 В результате труд стал постоянным, регулярным и хронометрически упорядоченным. Именно в таком виде аксиологически и идеологически он вошел в массовое сознание как самоцель и самоценность. О распространенности соответствующих представлений и ценностей свидетельствует тот факт, что 64% респондентов общеевропейского опроса 2016 г. высказались за введение безусловного базового/основного дохода (ББД - выплата, обеспечивающая удовлетворение всех основных нужд, которую предоставляют вне зависимости от наличияу (наличия у) человека иных источников дохода или места работы). Однако только 7% указали, что в случае получения ББД станут меньше работать [Фишман 2019, 335; Парайс, Вандерборхт 2020, 225]. «Работа очень глубоко въелась в нашу идентичность», – отмечают Н. Срничек и А. Уильямс, – «…тот факт, что большое количество людей не может даже представить себе осмысленной жизни вне работы, показывает, до какой степени наше сознание заражено трудовой этикой», преодоление которой «потребует от нас преодоления самих себя» [Срничек, Уильямс 2019, 179, 181].
8 Редставляется (Представляется), что в случае необходимости преодоление индустриальной трудовой этики не потребует подобных подвигов, так как само индустриальное общество на протяжении последних десятилетий все больше сокращается. Возвращаясь к приводимым Т. Пикетти данным по занятости в сельском хозяйстве и промышленности, отметим, что в США на 2012 г. в первом осталось 2%, в последней – 18% трудоспособного населения (вместе со строительством, без него – 10%), во Франции – 3% и 21% соответственно, в Германии с 1980 по 2011 г. доля занятых в промышленности снизилась с 34% до 20% [Пикетти 2015, 104; Фишман 2019, 154]. От двух третьих до четырех пятых занятости в развитых странах теперь обеспечивает сфера услуг: в настоящее время в сельском хозяйстве работают от 1,5% до 4% трудоспособного населения, в промышленности доля занятых не превышает 20-25% (как и в развивающихся странах), а все остальное приходится на сферу услуг – 70-80% [Жвитиашвили 2013, 35; Мейсон 2916, 269]. Тенденция к росту сервисной сферы обсуждается более полувека: уже в 1970 – 1980-е гг. теоретики постиндустриализма констатировали прогрессирующее снижение доли рабочего класса в структуре занятости, когда «синие воротнички» уступили первенство «серым» и «белым», и все больше работников оказалась занятой (оказались занятыми) в сфере услуг и управления [Белл 2004, 173-179; Тоффлер 2004, 301]. Перетекание рабочей силы из индустрии в сервис произошло по той же причине, что и ее переход из сельского хозяйства в индустрию – производительность труда возросла ввиду технико-технологического развития. С 1960 по 2011 гг. в промышленности она возросла в 4 раза в Германии, в 5 раз в США и в 12 раз Японии (в) [Фишман 2019, 154-155]. Соответственно, за те же полвека численность пролетариата в развитых странах уменьшилась вдвое, и данный процесс продолжается. Индустриальные корпорации, увеличивая выпуск продукции, сокращают количество рабочих – росту производства соответствует не увеличение, а снижение занятости [Колганов, Бузгалин 2014, 91-93; Мартьянов 2017, 142]. По мере автоматизации промышленности все меньше рабочих создают все большее количество продукции/стоимости, а высвобождающуюся рабочую силу поглощает сфера услуг.
9 Сокращение труда
10 Так выглядел процесс постиндустриализации до конца XX в., но в начале текущего столетия ситуация стала меняться. В последние десятилетия рост ВВП коррелирует с падением занятости и сокращением совокупного рабочего времени не только в индустриальном секторе, но и в производстве товаров и услуг в целом [Мартьянов 2017, 142]. В сервисе так же, как и в индустрии, снижается значение труда. Прогрессирующая автоматизация и роботизация, в отличие от предшествующих технологических нововведений, создают значительно меньше новых рабочих мест, чем упраздняют. В таких условиях даже фазы экономического подъема не продуцируют новые рабочие места – если не считать таковыми содержательно фиктивные (bullshit jobs) по Д. Греберу [Гребер 2018]. Последствия четвертой промышленной революции могут оказаться значительно масштабнее, чем итоги трех первых [Гидденс 2015, 89; Шваб 2016, 51; Форд 2016, 16].
11 Уже с 1990-х гг. тенденции к сокращению труда (экономически – процентному уменьшению его доли в ВВП [Шваб 2016, 24]) наблюдаются не только в производственной, но и в сервисной и управленческой сферах, границы между которыми по мере распространения цифровых технологий все больше размываются. Все более значительная доля производственной сферы приходится на выпуск информационных товаров, для создания которых привлекается минимум рабочей силы – тем более, что такого рода продукция практически не требует персонала и затрат для тиражирования, транспортировки и хранения. Внедрение новых технологий видоизменяет целые отрасли экономики. Речь идет о беспилотном транспорте – согласно расчетам, к 2030 г. в эксплуатации будет находиться 100 млн беспилотных автомобилей [Кинг 2018, 320-325] и «в будущем человек не будет управлять транспортным средством» [Уэмура 2017, 131] – (, ) автоматизированной и онлайн-торговле, компьютерном биржевом трейдинге и др. Автоматизация и робототехника снижают потребность в труде и сокращают занятость не только в сельском хозяйстве и промышленности, но и в строительстве, грузовом и пассажирском транспорте, розничной торговле, сфере общественного питания и т.д. В исследовании 2013 г. «Будущее занятости» К.Б. Фрей и М.А. Осборн с помощью статистического моделирования проанализировали возможность автоматизации действий и навыков в рамках 702 профессий/специальностей. Результаты показали, что в ближайшем будущем потеря работы будет угрожать не только кассирам и таксистам, но и высококвалифицированным специалистам умственного труда – юристам, журналистам, финансовым аналитикам и др. [Харари 2018, 382]. По другим оценкам, к 2025 г. к программируемым устройствам, роботам и умным машинам отойдет каждая третья специальность [Кинг 2018, 144]; еще один прогноз предвещает автоматизацию 80% рабочих мест уже в ближайшие два десятилетия [Срничек 2019, 129].
12 От труда к досугу
13 В результате вышеупомянутых процессов трудовая сфера социальной жизни поступательно уступаетдосуговой (уступает досуговой). Труд и досуг в последнее время все глубже взаимно проникают друг в друга не только в хронотопическом, но и в содержательно-сущностном отношении, вследствие чего высказываются предположения, что на смену «цивилизации труда» идет своего рода «цивилизация досуга» [Сидорина 2014]. Под воздействием информационных технологий труд и досуг сливаются одновременно с двух сторон: с одной сотрудники уделяют время личным делам на работе, участвуя в общении в социальных сетях, электронной торговле и т.п., с другой – создают стоимость и в нерабочее время, отвечая на деловые электронные письма и выполняя разнообразные проектные задания дома, в выходные, в отпуске, путешествуя и т.д. [Мейсон 2016, 9, 189, 269]. Некоторые творческие работники даже добиваются такого взаимопроникновения: «нас не устраивают прежние жесткие границы между работой, домом и досугом», – формулирует эту позицию Р. Флорида от лица «креативного класса» [Флорида 2007, с. 27]. Посвящаемый потреблению досуг приобретает экономическое значение, фактически становясь элементом производственного цикла. Одновременно маркетинговая стимуляция побуждает работника больше работать, чтобы больше потреблять, сокращая тем самым свободное время [Понукалина 2011]. По мнению Г. Стэндинга, современный гибко занятый работник ежедневно/повседневно находится в подвешенном состоянии, он не структурирует и не контролирует свое время, так как «должен постоянно быть в полном распоряжении потенциальных потребителей его труда». Из-за размывания понятий рабочего места и рабочего времени он работает – или должен быть готов к работе – всегда и везде. Из-за этого индивид лишается качественного свободного времени, которое можно было бы посвятить приобщению к культуре и искусству, самообразованию, гражданской активности и т.д. В результате досуг и обесценивается, и оказывается в дефиците [Стэндинг 2014, 228-232].
14 Однако критически-пессимистические рассуждения и умозаключения по поводу досуга в «третичном рыночном обществе» не исчерпывают всей картины. Тот же автор приводит данные исследований, согласно которым с середины 1960-х гг. досуг американцев и американок увеличился на шесть и четыре часа в неделю соответственно [Стэндинг 2014, 228]. Такие показатели – далеко не предел: некоторые авторы приводят исторический прецедент, когда рабочая неделя с 1900-х по 1930-е гг. сократилась с шестидесяти часов до менее чем тридцати, при этом только за первое пятилетие Великой депрессии – на восемнадцать часов. Как напоминают Н. Срничек и А. Уильямс, П. Лафарг еще в начале XX в. доказывал, что «нелепая страсть рабочих к труду» есть результат индоктринации пролетариата трудовой моралью, аксиологией труда и воздержания, которые эксплуататорские классы проводят ради своей выгоды («попы, экономисты и моралисты объявили труд святым, превратили его в священнодействие»). Он предлагал ограничить рабочее время тремя часами в день («выковать железный закон, запрещающий человеку работать более 3 часов в сутки») [Лафарг 2012, 4, 14, 22]. В свою очередь, в начале 1930-х гг. Дж.М. Кейнс предсказывал, что через сто лет за счет накопления капитала и роста производительности труда уровень жизни возрастет в восемь раз, человечество решит экономическую проблему и столкнется с другой: «как использовать свою свободу от насущных экономических нужд, чем занять досуг, обеспеченный силами науки и сложного процента, чтобы прожить свою жизнь правильно, разумно и в согласии с самим собой?». Лишь для того, чтобы удовлетворить заложенную потребность в удовольствии от труда, людям понадобится «3-часовая смена или 15-часовая рабочая неделя, поскольку трех часов в день достаточно, чтобы ветхий Адам в каждом из нас был вполне удовлетворен!» [Кейнс 2009, 63, 65].
15 Однако в годы депрессии государство и бизнес пошли по другому пути, искусственно создавая рабочие места для борьбы с безработицей (безработицей.) После Второй мировой войны рабочая неделя в развитых странах вновь достигла уровня 40 часов и стабилизировалась на этой отметке [Срничек 2019, с. 167]. Н. Срничек и А. Уильямс, замечая (усматривая) должный вектор социального развития в движении к посткапиталистическому/посттрудовому обществу, считают делом левых XXI в. «лишить труд его первостепенного значения». Делом сторонников общественного прогресса должны стать отказ от трудовой этики и борьба за сведение труда к минимуму: «традиционный боевой клич левых, требующих полной занятости, должен смениться на боевой клич, требующий полной незанятости» [Срничек 2019, 83-184].
16 Не склоняясь к какой-либо из разновидностей многоликого левого дискурса, автор считает, что немалым эвристическим потенциалом обладает концепция посттрудового общества, одной из предпосылок движения к которому можно считать использование обусловленного автоматизацией повышения производительности труда не для роста производства товаров и услуг, а для сокращения работы. По крайней мере некоторые исследования подтверждают, что современный горожанин обладает значительным досугом, но хочет иметь еще больше свободного времени, предпочитая меньше работат,чем больше зарабатывать. По подсчетам Ж. Виара, европеец из всего времени своей жизни расходует на трудовую деятельность только 12%. Согласно исследованию Д. Малгана, большая часть представителей среднего класса европейских городов предпочитает получить еще один свободный день в неделю вместо увеличения зарплаты на 20%. «Большинство выбирает свободный день», – резюмирует А.Н. Новиков. – «Сейчас это мировой тренд» [Новиков 2017, 58]. Трудно сказать, насколько предпочтения городского среднего класса развитых европейских стран можно считать мировым трендом (в США также появился микротренд «работа в рамках» – растущая часть американцев не считают работу определяющим фактором жизни, а лишь ее частью, и не самой важной [Пенн, Файнман 2019, 342]), но все же стоит признать реальностью наметившуюся перемену – от стремления к большему доходу к стремлению к большему досугу.
17 Труд как антиценность
18 После рассмотрения отношения к труду в постиндустриальную эру стоит взглянуть на то, каким оно было в эру доиндустриальную. До индустриальной революции понятия труда и ценности, работы и счастья скорее исключали друг друга, чем предполагали. По словам Г. Стэндинга, «древние греки понимали, что смешно и нелепо оценивать все с точки зрения труда» [Стэндинг 2014, 31]. Древние римляне также рассматривали negotium как негацию otium: труд как «досада» и «неприятность» отрицал покой/досуг, был буквально «не-досугом» [Гуревич 1990, с. 36]. Для христианского Средневековья в семантике «работы» понятия «труд» и «рабство» слабо отделялись друг от друга – данное занятие низших сословий и классов имело отрицательную ценность и рассматривалось как диаметральная противоположность праксиса/досуга, т.е. самоцельной деятельности высших [Черных 1999, 91-92; Сидорина 2014, 61-64]. Трудовая деятельность (особенно работа по найму) приобрела высокий этический и аксиологический статус только в эпоху капиталистического модерна.
19 В доиндустриальный период не только труд, но и экономика в целом фактически растворялись в социальном контексте, экономическое мышление и товарно-денежные отношения выступали формой услуго- и дарообмена [Ле Гофф 2010, 167, 198-199; Бурдье 2019, 59, 82]. Словами Д. Гребера, «еще триста лет назад “экономики” как таковой не существовало, по крайней мере в том смысле, что люди не говорили о ней как об обособленной сфере со своими собственными законами и принципами» [Гребер 2015, 405]. «В обществах древности, крестьянских обществах недавнего прошлого и современности и в тех, которые сейчас изучает антропология, экономическая сторона жизни, как правило, неотделима от всех остальных», – указывает К. Леви-Стросс [Леви-Стросс 2016, 78]. Настолько же, насколько труд понимали как деятельность по производству материальных благ для удовлетворения общественных потребностей, его рассматривали как удел рабов и вилланов – унизительное занятие социальных низов, недостойное гражданина/дворянина, который осуществляет деятельность лишь ради нее самой, что и означает досуг.
20 Как указывает А.Я. Гуревич, в античном мире «труд не мог считаться добродетелью, более того, он вообще не рассматривался как существенный признак человека». Гражданин – это «личность, развивающая себя вне сферы материального производства», для которой труд считается «отклонением от нормального образа жизни», Термин πóνος означает не только «труд», но и «тягота», «страдание», «болезнь». «Физический труд – мука и боль – удел несвободных и низших, тяжкое и нечистое занятие, унижающее человека и приближающее его к скотине» [Гуревич 1972, 192-193]. В отличие от данной позиции христианство, которое изначально распространялось преимущественно среди тех самых «несвободных и низших», смотрело на труд как на нормальное и даже нормативное занятие человека. «Ибо когда мы были у вас, то завещевали вам сие: если кто не хочет трудиться, тот и не ешь», – писал апостол Павел во Втором послании к Фессалоникийцам. – «Но слышим, что некоторые у вас поступают бесчинно, ничего не делают, а суетятся. Таковых увещеваем и убеждаем Господом нашим Иисусом Христом, чтобы они, работая в безмолвии, ели свой хлеб» [Библия 1976, 1299]. Однако сам Иисус Христос не работал и учил людей быть подобными птицам небесным и полевым лилиям, которые не трудятся, не прядут, не сеют, не жнут и не собирают в житницы, но их питает и одевает Отец Небесный (Мтф. 6:26-30).
21 В Средневековье церковь рассматривала труд как следствие первородного греха; «безгрешное состояние человека, как и пребывание его вблизи бога, не предполагало труда» [Гуревич 1972, 238]. Соответственно, трудящийся мирянин на лествице восхождения к Богу занимал низшую ступень по сравнению с духовенством (особенно с монашеством), laboratores стояли ниже bellatores и oratores. Для последних труд был не экономической категорией, а инструментом аскезы, с помощью которого они обуздывали плоть, вырабатывали самодисциплину и прилежание. Сама по себе трудовая деятельность не должна была отвлекать от духовных упражнений; в воскресные и праздничные дни, которые составляли третью часть года, работать категорически запрещалось.
22 Следует отметить, что и в эпоху Нового времени, несмотря на формирование протестантской трудовой этики, отношение к труду оставалось преимущественно отрицательным (особенно в непротестантских странах). Как указывает Л. Февр, во Франции в XVI в. труд стал обозначаться словом «travail», тогда как за терминами «labourer» и «ouvrer» закрепились значения обработки земли (первое) и филантропического рукоделия (второе). Весьма показательно, что «travail» произошло от слова «tripalare», которое обозначало пытку посредством «tripalium» – сооружения из трех бревен, к которому в Древнем Риме привязывали наказываемого раба для бичевания. От «tripalium» произошли слова со значением «работа» также в испанском, португальском, галисийском, каталонском, сардинском языках. В славянских языках «труд»/«trud» также связан с трудностью и тяжестью, напряжением, усилием, утомлением, беспокойством, болезнью, страданием, тревогой, горем и т.п. Исходное индоевропейское *tr-eu-d- имело значения «мять», «жать», «давить», «щемить» [Черных 1999, 266]. «Еще в XVII веке слово “travail” сохраняло печать своего происхождения», – пишет французский историк. – «Оно обозначало иной раз затруднение, бремя, страдание и даже – унижение». Значения «забота», «усталость» сохранялись и в середине XVIII столетия. В том же XVII в. янсенисты Пор-Рояля в рамках «упражнений» в набожности практиковали ручной труд ради самоуничижения: они пахали, копали, косили, жали и занимались иными работами «еще более унизительными, нежели утомительными». В изданном в 1748 г. трактате «О духе законов» Ш. де Монтескье рассматривал труд как мучение, и даже в сочинениях авторов начала XIX в. понятие «труд» связывалось со страданием, нищетой, эксплуатацией и т.п. [Февр 1991, 364-366]. Таким образом, в аграрном обществе отношение к труду было преимущественно негативным. В истории европейской цивилизации данная тенденция продолжалась от античности до промышленной революции.
23 ***
24 Подводя итоги, автор рискнет (рискует) высказать предположение, что отношение к труду в постиндустриальном обществе не может не отличаться от существовавшего в индустриальном, и в то же время может сближаться с представлениями доиндустриального периода. Вероятно, развитие ценностной негации труда будет интенсифицироваться по мере его сокращения, социально-психологически компенсируя тем самым невозможность трудоустройства все большей части трудоспособного населения. Постиндустриальная система ценностей и, в частности, трудовая этика, будут постепенно приобретать квази-досовременный характер. Автор не считает, что нас ждет Новое Средневековье, но намечается определенное движение в данную сторону, в связи с чем текущая ситуация нуждается в исследовательском внимании.

Библиография

1. Белл Д. (2004) Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. М.: Akademia. 944 с.

2. Библия (1976). М.: Московская патриархия.

3. Бурдье П. (2019) Экономическая антропология: курс лекций в Коллеж де Франс (1992-1993). М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС. 408 с.

4. Вебер М. (2006) Избранное: Протестантская этика и дух капитализма. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН). 656 с.

5. Волков Ю.Е. (2009) К выработке современного представления о сущности труда // Социологические исследования. № 3. С. 27–35.

6. Гидденс Э. (2015) Неспокойный и могущественный континент: что ждет Европу в будущем? М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС. 240 с.

7. Гребер Д. (2015) Долг: первые 5000 лет истории. М.: Ад Маргинем Пресс. 496 с.

8. Гребер Д. (2018) Бредовая работа. Трактат о распространении бессмысленного труда. М.: «Ад Маргинем Пресс». 440 с.

9. Гуревич А.Я. (1972) Категории средневековой культуры. М.: «Искусство». 350 с.

10. Гуревич А.Я. (1990) Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М.: Искусство. 396 с.

11. Жвитиашвили А.Ш. (2013) Рабочий класс в постиндустриальном обществе // Социологические исследования. № 2. С. 34–41.

12. Кейнс Дж.М. (2009) Экономические потребности для наших внуков // Вопросы экономики. № 6. С. 60–69.

13. Кинг Б., Лайтман А., Рангасвами Дж.П., Ларк Э. (2018) Эпоха дополненной реальности. М.: Олимп-Бизнес. 528 с.

14. Колганов А.И., Бузгалин А.В. (2014) Реиндустриализация как ностальгия? Теоретический дискурс // Социологические исследования. № 1. С. 80–94.

15. Краткий философский словарь (1954). М.: Госполитиздат. 704 с.

16. Кутырев В.А. (2017) Отдадим труд машинам… Что будет с человеком? // Человек. № 5. С. 68–74.

17. Лафарг П. (2012) Право на лень. Религия капитала. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ». 216 с.

18. Ле Гофф Ж. (2010) Средневековье и деньги: очерк исторической антропологии. СПб.: ЕВРАЗИЯ. 221 с.

19. Леви-Стросс К. (2016) Узнавать других. Антропология и проблемы современности. М.: Текст. 160 с.

20. Мартьянов В.С. (2017) Наше рентное будущее: глобальные контуры общества без труда? // Социологические исследования. № 5. С. 141–153.

21. Мейсон П. (2016) Посткапитализм: путеводитель по нашему будущему. М.: Ад Маргинем Пресс. 416 с.

22. Новиков А.Н. (2017) На-стройка вместо стройки: свобода выбора вместо «проекта свободы» // Горожанин: что мы знаем о жителе большого города? Ред.-сост. И. Фурман. М.: Strelka Press. 216 с.

23. Парайс Ф., Вандерборхт Я. (2020) Базовый доход. Радикальный проект для свободного общества и здоровой экономики. М.: Издательский дом Высшей школы экономики. 440 с.

24. Пенн М., Файнман М. (2019) Микротренды, меняющие мир прямо сейчас. М.: Альпина Паблишер. 430 с.

25. Пикетти Т. (2015) Капитал в XXI веке. М.: Ад Маргинем Пресс. 592 с.

26. Понукалина О.В. (2011) Труд и свободное время в дискурсе потребительских практик // Журнал социологии и социальной антропологии. № 5. С. 210–218.

27. Сидорина Т.Ю. (2014) Цивилизация труда: заметки социального теоретика. СПб.: Алетейя. 400 с.

28. Сидорина Т.Ю. (2018) Жизнь без труда или труд во спасение? СПб.: Алетейя. 188 с.

29. Срничек Н., Уильямс А. (2019) Изобретая будущее: посткапитализм и мир без труда. М.: Strelka Press. 336 с.

30. Стэндинг Г. (2014) Прекариат: новый опасный класс. М.: Ад Маргинем Пресс. 328 с.

31. Тоффлер Э. (2004) Третья волна. М.: ООО «Издательство АСТ». 345 с.

32. Уэмура Н. (2017) Общество 5.0: взгляд Mitsubishi Electric // Экономические стратегии. № 4. С. 122–131.

33. Февр Л. (1991) Бои за историю. М.: Наука. 632 с.

34. Философский энциклопедический словарь (1989). М.: «Советская энциклопедия». 840 с.

35. Фишман Л.Г., Мартьянов В.С., Давыдов Д.А. (2019) Рентное общество: в тени труда, капитала и демократии. М.: Издательский дом Высшей школы экономики. 416 с.

36. Флорида Р. (2007) Креативный класс: люди, которые меняют будущее. М.: Издательский дом «Классика-ХХI». 430 с.

37. Форд М. (2016) Роботы наступают: Развитие технологий и будущее без работы. М.: Альпина нон-фикшн. 430 с.

38. Фукуяма Ф. (2005) Конец истории и последний человек. М.: АСТ: Ермак. 588 с.

39. Харари Ю.Н. (2018) Homo Deus. Краткая история будущего. М.: Синдбад. 496 с.

40. Хейзинга Й. (1992) Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М.: Прогресс. 464 с.

41. Черных П.Я. (1999) Историко-этимологический словарь современного русского языка. В 2-х т. Т. 2. М.: Русский язык.

42. Шваб К. (2016) Четвертая промышленная революция. М.: Эксмо. 208 с.

43. Энгельс Ф. (1941) Диалектика природы. М.: Госполитиздат. 352 с.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести