Везде
State and freedom of competition: the Methodenstreit and British debate on protectionism, 1880s–1900s
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
State and freedom of competition: the Methodenstreit and British debate on protectionism, 1880s–1900s
Annotation
PII
S086904990004338-3-1
DOI
10.31857/S086904990004338-3
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Vasiliy Arslanov 
Occupation: junior fellow
Affiliation: Institute of Economics RAS
Address: Russian Federation, Moscow
Edition
Issue 2
Pages
130-144
Abstract

The essay investigates the conflict of the mathematical and historicist methodologies in the institutionalization of economics in Britain in the late 19th–early 20th centuries. Part 1 (see ONS 2019, no. 1) focused on the debate between Alfred Marshall and William Cunningham over the application of scientific method and its implications for the development of economics. Part 2 examines the impact that the debate on protectionism and the increasingly tense competition between Britain and new industrialized countries, especially Germany, had on the controversy over appropriate methods of economic inquiry.

Keywords
Historical economics, methodology, history of economics, historical school of economics, free trade, protectionism
Date of publication
27.03.2019
Number of purchasers
89
Views
1730
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf 100 RUB / 1.0 SU

To download PDF you should pay the subscribtion

Full text is available to subscribers only
Subscribe right now
Only article and additional services
Subscription benefits
100 RUB / 1.0 SU
Whole issue and additional services
Subscription benefits
800 RUB / 16.0 SU
All issues and additional services for 2019
Subscription benefits
4224 RUB / 30.0 SU
1 Государство и свобода конкуренции: Methodenstreit и дебаты о протекционизме в Великобритании на рубеже XIX–XX вв. Статья 2
2 Дебаты о протекционизме Для У. Каннингема основным критерием научности утверждений, касающихся экономических явлений, было их соответствие (appropriateness) конкретным обстоятельствам. Допуская, что некоторые общие утверждения могли быть верны в отношении определенного института или группы людей, Каннингем указывает, что разные идеи и гипотезы соответствуют разным географическим и историческим контекстам. Так, одна гипотеза лучше применима к Западной Европе, другая — к зоне русских степей, и нельзя сказать, что они одинаково хорошо подходят для экономического анализа и того, и другого регионов [Cunningham 1891, p. 655].
3 Скептическое отношение Каннингема к поиску универсальной модели экономики в значительной мере объясняется его уверенностью в том, что любые экономические рекомендации должны быть сообразны конкретным историческим условиям. Он не только допускал, но даже считал неизбежным разнообразие способов достижения целей в экономической политике, не ставя, однако, под сомнение главную цель политической экономии — увеличение национального богатства. По его мнению, заслугой немецких экономистов, в особенности В. Рошера и Ф. Листа, было возвращение национального богатства в центр внимания политической экономии [Cunningham 1894, p. 3].
4 Соотнося такой подход к задачам экономической теории со стремительным подъемом немецкой экономики во второй половине XIX в., Каннингем и другие британские “экономисты-историкиˮ не могли принять точку зрения Маршалла на приоритеты политической экономии. Ведь Маршалл, как отмечалось ранее, видел основную задачу экономической науки в измерении мотивов человеческого поведения, количественным выражением которых является цена, которую человек готов заплатить за удовлетворение своего желания [Marshall 2009, p. 79]. Несмотря на замечание, что цена позволяет измерить удовлетворение желаний только косвенно и что не любое человеческое желание и удовольствие от его исполнения можно выразить в денежной форме, Маршалл настаивал на том, что только количественный анализ поведения рыночных агентов может гарантировать точность результатов экономических исследований и, следовательно, надежность рекомендаций экономической политики. Измеримость представляет собой ключевую новацию неоклассики. Это, с одной стороны, отличает ее от “эссеистскогоˮ анализа классической политэкономии, а с другой – отражает преемственность по отношению к классическому постулату, согласно которому конкуренция есть двигатель экономики, а покупательная сила денег мера всех мотивов [Marshall 1885, p. 31]1.
1. Любопытно, что в частной переписке Маршалл рассматривает понятие научности в эстетическом контексте, отмечая, что только подлинно научные сочинения оказывают на него сильное эмоциональное воздействие. В письме Г. Фоксвеллу от 12 февраля 1906 г. Маршалл замечает, что Вы называете книги или памфлеты, которые Вам особенно понравились, “ученымиˮ [scholarly], а у меня никогда не вызывает энтузиазма то, что не кажется мне глубоко “научнымˮ [scientific(цит. по [Maloney 1985, p. 46]). Этому замечанию соответствует утверждение Маршалла, что выводы экономиста, сделанные с помощью научного метода – больше чем просто суждения, поскольку это объективно верные суждения специалиста, произнесенные “голосом его наукиˮ [Marshall 1885, p. 38] (см. также [Maloney 1985, p. 26]). С этой точки зрения, эстетическая ценность научной, то есть. основанной на научном методе, литературы непосредственно связана с ее объективной социальной ценностью как способа наращивать точное знание.
5 Маршалл не скрывал, что образцом научной точности для него был математический анализ. В своей программе он обращал особое внимание на необходимость прихода в политическую экономию людей с опытом в точных науках, которые смогут применить экономический “органонˮ для создания строгой системы надежного экономического знания2. Утверждение, что профессиональные экономисты, применяющие научный метод, могут приходить к неверным выводам и давать ошибочные рекомендации, иными словами – ошибаться, как и неспециалисты, не способствовало поддержанию академической харизмы экономистов, о которой мечтал Маршалл: “В человеческом поведении не отдельная черта обусловливает какую-то другую черту, а они все вместе взаимно определяют друг друга. Постичь эту сложную взаимозависимость действий как цельную картину под силу немногим. Решить эту задачу могут лишь те, кто обладают опытом в научном мышлении и используют в работе специальный органонˮ [Marshall 1885, p. 31].
2.
6 Другие современники Маршалла так же, как и Каннингем, усомнились в обоснованности его утверждений об отношениях между экономической историей и теорией, и в частности об эвристическом значении теории для объяснения происхождения экономических институтов прошлого. Так, У. Эшли в лекции по случаю вступления в должность профессора экономической истории в Гарвардском университете оспорил слова Дж.Н. Кейнса о необходимости владения особым аппаратом научного знания для правильного понимания причинно-следственной связи при анализе исторических событий. Кейнс в “Предмете и методе политической экономииˮ замечает, что подлинные причинно-следственные связи разнородных явлений под силу обнаружить лишь специально обученному и владеющему научным знанием исследователю. Однако пример, который он приводит для иллюстрации своего утверждения, свидетельствует, по мнению Эшли, скорее, о противном. Так, засуха приводила в Средние века к росту спроса и цен на продукты сельского хозяйства, вследствие чего в административных документах в такие годы часто упоминается “дороговизна железаˮ. «Несомненно, что для выявления столь явной связи между явлениями не нужно ничего, кроме обычного здравого смысла, – комментирует этот пример Эшли и иронично цитирует английского экономиста Роджерса: – Сколь много было известно во времена египетских и вавилонских царей”» [Ashley 1893, p. 127] (cм. также [Moore 2003]).
7 Иными словами, польза от чересчур “высокопарногоˮ языка экономической теории, по мнению Эшли, невелика, особенно в том, что касается периодов древности, которые как раз требуют серьезного исследования. Для того чтобы изучать факты и следовать трем правилам логики Милля, не обязательно владеть особым экономическим инструментарием – эти требования доступны каждому здравомыслящему человеку [Ashley 1893, p. 129]. Ставя под сомнение возможность системы универсально применимых экономических рекомендаций, Эшли, как в свое время Каннингем, доказывал, что в общественных науках соблюдение правил научного метода не может гарантировать безусловную точность того или иного предположения во всех возможных обстоятельствах.
8 Критикуя Маршалла за стремление построить общую теорию экономических явлений, Каннингем и Эшли исходили из принципиально иного, чем их оппонент, представления об идеале научной точности – эмпирическом методе, который предполагал приоритет конкретных исторических и статистических исследований. Характерно, что, по мнению Каннингема, научная точность экономических теорий определяется их применимостью к решению практических проблем, а не использованием конкретного метода [Kadish 1989, p. 144]. Такая позиция была родственна подходу, неоднократно отстаиваемому Шмоллером [Grimmer-Solem 2003, pp. 134–136]. Вероятно, чтобы подчеркнуть научность своих аргументов, представители исторического метода предпочитали называть его “реалистическимˮ или “эмпирически-реалистическимˮ, намекая на нереалистичность доводов противоположной стороны [Grimmer-Solem, Romani 1999, pp. 340–343]3.
3. Весьма странным выглядит в этой связи замечание Маршалла, что «едва ли хоть один из великих немецких экономистов исторической школы согласился бы с идеей, что следует поощрять (в высших учебных заведениях. – В.А.) “эмпирический методˮ» (письмо Дж. Н. Кейнсу от 10 июня 1894 г., (цит. по [Moggridge 1997, p. 359 n. 44]). “Эмпирическому методуˮ, который Маршалл, очевидно, не считал методом в строгом смысле слова, он противопоставлял обучение в Кембридже и других английских университетах “научному использованию индуктивного методаˮ, не уточняя, впрочем, что значит “научное использованиеˮ (“use the inductive method in a scientific wayˮ).
9 При этом представители исторического метода были в целом менее оптимистичны в оценке возможностей экономической науки. Размышляя о причинах скромных успехов этой дисциплины по сравнению с физико-математическими науками, они выделяли в качестве основной проблемы недостаточность эмпирической базы для построения точных моделей экономического поведения [Schmoller 1901, S. 555]. Согласно Каннингему, политическая экономия находится на данный момент на стадии, аналогичной ботанике и естественной истории до Ч. Дарвина, как эмпирическая наука в стадии классификации наблюдаемых явлений [Cunningham 1887, p. 8]. Эта точка зрения соответствовала мнению Шмоллера, который считал, что политическая экономия пока не накопила достаточно фактического материала, чтобы делать масштабные обобщения [Schmoller 1898, S. 336].
10 Более сложным для представителей исторического метода был вопрос о теоретической возможности открытия точных, то есть универсально применимых, экономических законов. Каннингем, Шмоллер и Эшли, по-видимому, сомневались в такой возможности4. Так, ученик Шмоллера В. Хасбах писал, что “если бы точное направление (политической экономии. – В.А.) могло учесть в своих расчетах различные силы, приводящие в движение хозяйственную жизнь.. мы стали бы самыми рьяными сторонниками точного метода. Но так как сейчас это не так и так не будет никогда, мы должны принять индукцию как наиболее подходящий метод исследований в области национальной экономии, отдавая себе отчет в том, что точное наблюдение не всегда дается легко, что иногда удается констатировать лишь аналогии и что эмпирические законы не обладают строгой необходимостьюˮ [Hasbach 1885, S. 184]. В литературе отмечалось влияние У. Хъюэлла, на представление о методе политической экономии как на немецких (Шмоллер, Хасбах), так и на британских (Т. Клифф Лесли, Дж. К. Инграм) представителей исторического направления [Backhaus, Hansen 2000; Tribe 2003, p. 215–230].
4. Эшли считал маловероятным появление теории, которая объясняла бы совокупность экономических явлений и при этом имела бы всеобщее признание [Kadish 1989, p. 238].
11 Критикуя учение Милля о методе, Хъюэлл подчеркивал центральную роль эмпирической проверки гипотез и догадок (“guessesˮ), которая позволяет отсеивать ошибочные версии от способствующих дальнейшему изучению предмета. Говоря об “эмпирических законахˮ, Хасбах и Шмоллер указывали на значение эмпирических исследований для развития политической экономии как науки, дистанцируясь от характерного для дедуктивного метода приложения теоретических конструкций, выведенных из якобы очевидных аксиом, к анализу конкретных явлений. Этим объясняется склонность представителей исторической школы назвать свой метод реалистическим (причем под реалистичностью, как правило, понималось доминирование эмпирических исследований).
12
  • Как отмечал Эшли в статье о преимуществах немецкого экономического образования, можно считать исторический метод частным случаем “реалистическогоˮ, под которым он понимал тщательное изучение и классификацию фактов [Ashley 1908, p. 189]. Не отрицая относительную пользу моделей, упрощающих реальность, сторонники “реалистического методаˮ предостерегали своих коллег от увлечения абстрактными моделями, стирающими важные различия между странами, отраслями производства и историческими периодами. Это касалось как модели эгоистического поведения, так и основанной на ней теории свободной торговли [Lindenfeld 1997, p. 223]5. Не отвергая их в принципе, экономисты исторического направления указывали на многочисленные примеры, демонстрирующие неадекватность умозрительных конструкций для понимания сложных экономических процессов. Возражая Миллю, утверждавшему, что на практике, в таких, например, случаях, как принятие решения о введении пошлин ради увеличения национального богатства, когда трудно точно установить причину и следствие, общие исследования не могут дать определенный ответ, Шмоллер отмечал, что специальные исследования показали: при определенных условиях протекционистские меры могут принести положительный эффект [Grimmer-Solem, Romani 1999, p. 342].
    • 5. На основе критики модели “homo economicusˮ Брентано пришел к выводу о сравнительном преимуществе меркантилизма над идеологией невмешательства государства в экономику не только в практическом, но и в теоретическом отношении: «Отличие меркантилистов от классических политэкономов состоит лишь в средствах, которые они считали правильными для достижения целей. К чести меркантилистов следует отметить, что они соотносят свои рекомендации по реализации экономического эгоизма с конкретными условиями, тогда как для классических политэкономов субъект экономического процесса – это абстрактный человек в “безвоздушном пространствеˮ» [Brentano 1923, S. 29].
    13 Критика неизменности причинно-следственных связей в истории экономики (см. [Schmoller 1898, S. 335–337]) соответствовала у Шмоллера тезису о решающем значении конкретного контекста при выборе мер экономической политики. Отличительная особенность эмпирического, или “плюралистическогоˮ [Grimmer-Solem 2003, p. 134], подхода Шмоллера и Эшли состояла в повышенном внимании к экономической эволюции. По мнению Эшли, изучение стадий экономической жизни общества должно стать приоритетной задачей экономики как науки [Kadish 1989, pp. 90–92].
    14 Взаимосвязь эпистемологии и политэкономического прогнозирования в трудах представителей новой исторической школы довольно точно сформулировал в своем анализе этого направления российский историк экономики И. Кулишер: «Новоисторическая школа не признает существования естественных законов, но она ставит на их место исторические законы, действующие на известной ступени развития, и поэтому требует от законодателя, чтобы он сообразовался с теми экономическими законами, которые действуют в данной стране и в данное время. С точки зрения новоисторической школы правительство не может игнорировать экономических законов, но оно и не может руководствоваться и воображаемыми естественными законами, вытекающими из свойств “неизменнойˮ человеческой природы, а должно подвергнуть тщательному исследованию как условия экономического быта данного времени и психологию людей, так и потребности жителей страны и средства к удовлетворению их» [Кулишер 1902, с. 413–414].
    15 Хотя поиск законов экономического развития был, по существу, позитивистской альтернативой неоклассическому акцентированию универсальных закономерностей и тесно связан с критикой построения универсально применимых моделей, это отличие ускользнуло от внимания Кейнса, рассматривавшего в своем “Предмете и методе экономической наукиˮ “Экономическую историю Англии в связи с экономической теориейˮ Эшли [Kadish 1989, p. 165; Ashley 1888; Эшли 1897, с. XIV]. Между тем в предисловии к этой книге Эшли недвусмысленно высказывается об относительности экономических утверждений: “История доказывает, что всякий институт, более или менее значительный, приносил в свое время известную долю пользы и имеет свое относительное оправдание… Новейшие экономические теории, следовательно, истинны не безусловно; они не верны ни для прошедшего, когда не существовало постулируемых ими условий, ни для будущего, когда условия изменятся, если только общество не станет неподвижнымˮ [Эшли 1897, с. XII] (см. также [Koot 1987, p. 110].
    16 Разногласия между “теоретикамиˮ и “историкамиˮ, главным образом, Каннингемом и Эшли, не ограничивались предпосылками экономических моделей. Споры касались и таких вопросов, как роль свободной конкуренции в развитии национальной промышленности. Критическое отношение к идее необходимости свободной конкуренции для экономического процветания высказывал еще А. Тойнби, автор снискавших популярность лекций по истории английского промышленного переворота и наставник Эшли в Оксфорде [Howe 2016]6. Реальные факты, полагали “экономисты-историкиˮ, противоречат тезису, согласно которому преимущества свободной конкуренции перевешивают ее недостатки. Эшли считал, что экономические условия в Западной Европе и Северной Америке по сравнению с началом промышленного переворота изменились, так как Великобритания в конце XIX в. утрачивала лидерство среди индустриальных стран. Спор о методах имел для Эшли, как и для Каннингема, политическое значение, поскольку государство, ответственное за сохранение национального единства и благосостояние граждан, не могло допустить хаотичное соперничество, ведущее к углублению социального неравенства и обострению конфликтов между разными слоями общества7.
    6. О влиянии Тойнби на Эшли см. [Koot 1987, p. 102–104]; о параллелях между Тойнби и Шмоллером в оценке индустриализации и ее последствий для социального развития см. [Kadish 1989, p. 124]. Интересно, что несколько ранее, в 1876 г., российский экономист И. Янжул защитил докторскую диссертацию по истории идеи свободной конкуренции в Англии, где также поставил под сомнение ее универсальную применимость в практических рекомендациях (о рецепции немецкой исторической школы в России см. [Гловели 2014]).

    7. Как отмечал Дж. Коот, британский спор о методах “был не бледным подобием более известных немецких методологических дебатов … [но] спором, затронувшим целый ряд вопросов:надлежащее использование индуктивного и дедуктивного методов в экономических исследованиях, общественную роли ученого, конкуренцию за преподавательские должности и интеллектуальную территорию в университетах и, самое важное, существенно различные общественные и интеллектуальные идеалыˮ [Koot 1993, p. 190].
    17 По мнению Каннингема, политическая экономия должна изучать потребности и амбиции отдельных государств и может только указывать способы достижения богатства конкретным государством, потому что богатства “вообщеˮ не существует [Daunton 2016, p. 434]. “Свободная торговля воплощала все, что вызывало его (– В.А.) неприязнь: индивидуализм, космополитизм, материализм и невмешательство государства в экономикуˮ, – отмечает историк М. Донтон [Daunton 2016, p. 432]. Хотя Эшли не рассматривал историю телеологически как движение к усилению государства, экономическое развитие в его понимании истории было неразрывно связано с политическим. Следует заметить, что и А. Смит оценивал значение экономической теории в первую очередь с точки зрения увеличения государственного благосостояния. “Политическая экономия, рассматриваемая как отрасль знания, необходимая государственному деятелю или законодателю8, ставит себе две различные задачи: во-первых, обеспечить народу обильный доход или средства существования, а точнее, обеспечить ему возможность добывать себе их; во-вторых, доставлять государству или обществу доход, достаточный для общественных потребностей. Она ставит себе целью обогащение как народа, так и государяˮ, – писал экономист во введении к четвертой книге “Богатства народовˮ [Смит 2007, с. 419]. Характерно, что британские сторонники исторического подхода критиковали не столько Смита, сколько Д. Рикардо, который, как писал Каннингем, свел экономическую теорию к абстрактным рассуждениям о конкуренции между стремящимися умножить личное богатство индивидами, игнорируя важнейший предмет экономического анализа – приумножение богатства нации.
    8. В оригинале “branch of the science of a statesman or legislatorˮ [Smith 1976, p. 449], то есть“отрасль науки государственного деятеля или законодателяˮ — часть политической, а не моральной науки. В XIX в. это различие стирается в английской публицистике, но сохраняется в немецкой, где политическая экономия рассматривается как одна из наук о государстве (“Staatswissenschaftenˮ), чем, в частности, объясняется неприятие Шмоллером психологизации экономической теории.
    18 Возвращаясь к примеру с правом на наследование (см. статью 1 “ОНСˮ №1), следует отметить, что в современной экономической теории поиски моделей, дополняющих и корректирующих модель рационального поведения, нередко стимулируются работами по экономической истории, показывающими расхождение между предсказаниями (нео)классической экономической теории и реальными параметрами экономического развития. В этом отношении экономическая история не просто тестирует на обширном эмпирическом материале те или иные теоретические шаблоны, но демонстрирует принципиальную гипотетичность экономической науки. Это подчеркивал Эшли, говоря о связи экономической истории и теории. Так же как его немецкие современники Шмоллер и Брентано, Эшли был обеспокоен тем, что превалирование дедуктивного метода над индуктивным, явно выраженное у Менгера и Кейнса и (в более умеренной форме) у Маршалла, чревато скатыванием экономической теории в набор догматов, некритичное следование которым может обернуться ошибочной экономической политикой.
    19 Исследователи методологии экономической науки не раз обращали внимание на схематизм и условность концепции экономического поведения, предложенной Дж.Н. Кейнсом. Особенно уязвимый элемент в этой концепции – трудность проверки полученных на ее основе гипотез, таких как гипотеза свободной конкуренции, которая “приблизительно верна по отношению к многим экономическим явлениямˮ, но не ясно, как она реализуется в конкретной ситуации [Блауг 2004, с. 140]. В своем обзоре развития британской политической экономии второй половины XIX в. Эшли с настороженностью отмечал признаки появления нового “догматизмаˮ, напоминавшего ему рикардианский догматизм, и предупреждал о его возможных негативных последствиях для экономического положения Великобритании. Не отрицая определенных преимуществ свободной торговли, он скептически оценивал шансы создания теории, которую без возражений приняли бы все экономисты и которая позволяла бы проверять те или иные концепции экономической политики. Он не сомневался, что каждое конкретное предложение должно проходить профессиональную проверку путем сопоставления тщательно изученных фактов и вероятных сценариев развития, а не оцениваться по критерию соответствия определенной экономической доктрине. В рамках такого подхода, стимулирующего непредвзятую критику разных проектов развития страны, как в краткосрочный, так и в долгосрочный период, Эшли доказывал неадекватность концепции свободной торговли новым условиям рубежа XIX–XX вв., когда на глазах росла промышленность США, Германии и Японии, и отстаивал необходимость имперских преференций для защиты британской экономики от иностранной конкуренции [Ashley 1907; Ashley 1904; Palen 2014; Schmoller 1904; Wood 1980].
    20 Следует подчеркнуть, что в понимании Эшли экономический аспект преференций был тесно связан с социальным: таможенные тарифы должны были прежде всего защитить те отрасли производства, которые под давлением более дешевых зарубежных товаров могли либо разориться и вызвать рост безработицы, либо пойти по пути снижения заработной платы рабочих и усиления социального неравенства [Ashley 1932, p. 124]. Он предупреждал своих современников об опасности демпинга, обусловленного свободной торговлей, отмечая, что хотя низкие цены импортных товаров могут быть выгодны обеспеченным британским потребителям, это не приведет к появлению новых рабочих мест для трудящихся [Koot 1993, p. 190]. “Социальный вопросˮ становился в индустриальных странах все острее по мере роста групп граждан, имеющих право голоса, и социалистических партий [Cardoso,Psalidopoulos 2016, p. xvii; Hentschel 1978].
    21 Хотя Маршалл также считал изучение социальных аспектов экономического развития важным направлением экономической науки, он не учитывал последствия политики свободной торговли для малозащищенных слоев населения в той мере, в какой это было характерно для представителей исторической школы. События недавнего времени в Западной Европе и США, в частности социальные проблемы, вызванные миграцией производства в развивающиеся страны, показывают, что тенденция вытеснения данной проблемы на периферию мейнстрима экономической науки и приуменьшения ее значения может приводить к искаженному представлению о механизме распределения и недальновидным политическим решениям.
    22 В литературе уже высказывалось предположение о популярности исторического направления политэкономии в странах и регионах с относительно быстро развивающейся промышленностью. При этом ключевую роль в объяснении симпатий крупной буржуазии к исторической школе играют аргументы в пользу протекционизма, которые выдвигали представители данного направления [Автономов 2013]. Хотя историческую школу в целом некорректно сводить к апологии протекционизма и вмешательства государства в экономику [Grimmer-Solem, Romani 1999, p. 350], для многих критиков этой школы (как немецкой, так и английской) на рубеже XIX–XX вв. она служила символом этатизма. Знаменательно, что сегодня, спустя столетие после острых споров о пользе и вреде импортных пошлин, которые раскололи британскую и немецкую общественность на два непримиримых лагеря и закончились (победой протекционистской “партииˮ) только в 1932 г. с введением имперского таможенного тарифа (см. [Coats 1968]), большинство академических экономистов убеждены в том, что плюсы свободной торговли для национальной экономики определенно перевешивают минусы9.
    9. Подробный анализ раскола британских экономистов по вопросу введения имперского тарифа в 1903 г. см. [Reisman 1990, p. 243–253].
    23 Изолируя экономику от политического процесса, сторонники неоклассики оставляли за рамками научного анализа влияние компаний на формирование экономической политики, которое в реальности выходит за пределы лоббирования краткосрочных интересов бизнеса. Как известно из многочисленных примеров, предприятия пытаются использовать политику как важный инструмент максимизации прибыли, защиты от конъюнктурных колебаний (например, с помощью субсидий и снижения налогов) и увеличения доли на внутреннем и внешних рынках. Компании не просто лоббируют свои интересы, например поддерживая и финансируя определенных кандидатов на выборах, но и влияют на экономическую политику, проводя с помощью поддерживаемых ими политиков решения, которые в долгосрочной перспективе выгодны именно этим рыночным игрокам. Так, трудно отрицать связь между гигантским объемом пожертвований сотрудников и партнеров инвестиционного банка Goldman Sachs в предвыборные кампании в США в 2000-е гг. и характерным для того периода последовательным курсом на дерегуляцию финансового сектора, обернувшимся в итоге широкомасштабным финансовым кризисом. Крупные денежные пожертвования, разумеется, нельзя приравнивать к взяткам. Тем не менее они способствуют установлению патронажно-клиентельных отношений между ведущими бизнесменами и политиками, а многочисленные законодательные инициативы по ограничению размеров частных пожертвований на предвыборные кампании в разных странах свидетельствуют ораспространенности данного явления.
    24 Доминирование либерального направления в сфере международной торговли подтверждается, в частности, открытым письмом десяти нобелевских лауреатов по экономике, опубликованном в газете Guardian за четыре дня до референдума о выходе Великобритании из Европейского Союза10. Отмечая решающую роль экономических факторов в дискуссии о выходе из ЕС, К. Эрроу, Р. Солоу и другие авторы письма недвусмысленно давали понять, как именно следует британцам голосовать на референдуме: “Экономические аргументы явно в пользу сохранения (Великобританией. – В.А.) членства в ЕСˮ. Как известно, большинство британских граждан к мнению нобелевских лауреатов не .
    10. См. >>>>
    25 На фоне многочисленных писем и статей известных писателей, ученых и общественных деятелей, выступавших против выхода Великобритании из ЕС, письмо это титулованных экономистов не имело большого резонанса. Однако оно примечательно, как минимум, в двух отношениях. Во-первых, это редкий случай, когда представители мейнстрима выступили с единой позицией в политических дебатах, причем большинство из них – не граждане Великобритании. Во-вторых, письмо демонстрирует академическую харизму “в действииˮ. Подписи нобелевских лауреатов под документом словно сертифицируют наличие определенной научной точки зрения на общественно важный вопрос и тем самым переводят дискуссию из области столкновения политических интересов в пространство строгого экспертного анализа. Следует отметить, что общественные средства массовой информации (например, Би-би-си и американская радиостанция NPR) в тот же период подвергались резкой критике за “леволиберальныйˮ уклон. При этом открытое письмо либеральных экономистов не вызвало практически никаких упреков в нарушении наукой “нейтралитетаˮ по отношению к политике. Однако если Эрроу и его коллеги рассчитывали, что их научный авторитет усилит аргументы в пользу сохранения Великобритании в составе ЕС, они своим выступлением, вероятно, скорее, добились обратного – понизили статус экономической науки и в научной среде, и в обществе в целом. Проблема состоит в данном случае в том, что такие публично высказанные утверждения усиливают позицию определенной стороны, если они действительно отражают консенсус в научной среде, но могут вызвать эффект, противоположный ожидаемому, если подменяют единство мнения научного сообщества на ту или иную проблему видимостью такого мнения. Так, авторы упомянутого письма не сочли необходимым отметить, что среди лауреатов Нобелевской премии по экономике есть люди с различными точками зрения относительно преимуществ и недостатков свободной торговли. Такая категоричность представляется особенно неоправданной, если учесть, что до сих пор нет ясности в том, каков эффект Брексита на экономику. Некоторые ученые, предсказывавшие коллапс британской экономики в случае победы сторонников выхода страны из ЕС, признали ошибочность своих прогнозов (https://www.theguardian.com/business/ 2017/jan/05/chief-economist-of-bank-of-england-admits-errors.).
    26 Развитие экономики Великобритании после референдума, как и экономики США после избрания президентом Д. Трампа не по “апокалиптическомуˮ сценарию может, с одной стороны, усилить позиции неортодоксальных экономистов, а с другой – нанести удар по мейнстриму, рассматривающему, вслед за Дж. Н. Кейнсом и Маршаллом, экономическую теорию в рамках ценностно-нейтрального подхода, как знание, эпистемологически эквивалентное естественным наукам. Между тем характерное для неоклассики отделение экономики от политики и, как следствие, преуменьшение значения протекционистских мер в экономической истории развитых стран заставляют сомневаться в ценностно-нейтральном подходе представителей мейнстрима к экономическим явлениям.
    27 В этом отношении значение спора о методах нельзя недооценивать, поскольку он стал важным эпизодом в процессе самоидентификации неоклассической экономики как теоретической дисциплины, а не идеологической платформы Либеральной партии. Задачей первостепенной важности для Маршалла и Кейнса было убедить общественность, что они критикуют протекционистов не как либералы, а как сторонники научного подхода к экономической политике. Еще в 1877 г. Маршалл написал труд по теории международной торговли (он был опубликован только после смерти автора), в котором с помощью математического аппарата и диаграмм пытался подвести научную основу под тезис классической политэкономии о благотворности свободной торговли, одновременно признавая, что “много одаренных экономистов за пределами Великобритании полагают, что эти прямые и благотворные эффекты перевешиваются непрямыми пагубными эффектамиˮ [Groenewegen 1998, p. 173]11.
    11. Как отмечает П. Греневеген, Маршаллу не удалось убедить своих американских коллег, с которыми он встречался в 1875 г. в США, в бесспорных преимуществах свободной торговли.
    28 Противопоставляя научную политэкономию, или economics, как он предпочитал называть ее по аналогии с физикой (physics) и математикой (mathematics), "литературной" (literary) политэкономии, Маршалл отождествлял свой дедуктивный метод с принципом научной объективности и стремился вывести экономику из сферы конкурирующих философских школ в разряд строгой научной дисциплины [Milonakis, Fine 2009]. Однако сторонники введения пошлин, такие как Каннингем и Эшли, тоже основывали свои аргументы на применении научного метода и, более того, упрекали своих оппонентов в недостаточной точности суждений и пренебрежении фактами.
    29 Таким образом, полемика по вопросу о введении протекционистских мер выявила существенные различия в представлении о научности экономики. Если Кейнс и Маршалл ориентировались преимущественно на математику и теоретическую механику, выдвигая на первое место в качестве критерия научности измеримость описываемых явлений, то для Каннингема научность экономических теорий зависела от того, насколько они подтверждаются фактами. Критикуя сторонников свободной торговли и отстаивая необходимость имперских преференций, он ссылался порой на собственные исторические исследования, показывавшие размах протекционистской политики монархов династии Тюдоров. Именно историческая сторона аргументации была сильной стороной трудов Каннингема, Эшли и других протекционистов, поскольку разнообразные исторические примеры действительно свидетельствуют о важной роли государства в период формирования английской промышленности, в первую очередь текстильной. Согласно такой интерпретации экономической истории, открытие рынка для зарубежных товаров задушило бы неокрепшую английскую текстильную промышленность, которая в тот период существенно уступала нидерландской [Bernstein 2008, p. 261–263].
    30 Можно подкрепить сказанное и примерами эффективных протекционистских мер более позднего времени в таких странах, как США и Китай. Высокие пошлины действовали в США на протяжении всего XIX в., а Китай в 1990-х гг. ограничил доступ к своему внутреннему рынку зарубежных производителей телекоммуникационных товаров. Р. Женнфей, основатель ведущей телекоммуникационной корпорации Huawei, открыто признавал, что без поддержки китайского правительства его компания не выдержала бы конкуренции с мировыми лидерами в данной области [Fan 2006, p. 364].
    31 В целом можно констатировать, что для многих стран, ставших впоследствии индустриально развитыми, защита национальных производителей на раннем этапе развития промышленности той или иной отрасли более характерна, чем политика открытого рынка. Как показал Э. Липсон, автор фундаментального труда по истории английской экономики в Средние века и в Новое время, эпоха меркантилизма заложила основы для подъема английской экономики в XVIII–XIX вв. и позволила Англии успешно адаптироваться к изменениям в международной , вызванным мировой экспансией европейских стран в XVI в. Проводя параллели со своим временем (30-е гг. ХХ в.), Липсон также указывал на сравнительные преимущества меркантилизма как аналога политического национализма в экономической сфере: “его возрождениев наши дни демонстрирует, что в условиях нестабильности (политика меркантилизма. – В.А.) в известной мере оправдана, чего не понимают его доктринерские критикиˮ [Lipson 1943, p. lxxxviii]. Более того, переход к политике свободной торговли был, по его мнению, в первую очередь связан не с убедительностью анализа природы богатства государств, предложенного Смитом, а с интересами окрепшей английской промышленности, нуждавшейся теперь только в юридической, а не в военной и политической защите [Lipson 1943, p. ci]. Такой вывод, сделанный на богатом историческом материале, противоречит тезису о свободной конкуренции как двигателе экономического роста, более того, опровергает универсальность данного утверждения12. С точки зрения сторонников исторического подхода, этот вывод можно считать научным и эмпирически обоснованным аргументом против фритредерства.
    12. См. апример, [Roessner 2015; Tribe 1993; Grimmer-Solem 2016, p. 72]. Отмечу также, чтов своей книге “Исследование экономической политики Фридриха Великогоˮ, вышедшей в Англии в 1896 г. в переводе Эшли под названием “Система меркантилизма и ее историческое значениеˮ (“The Mercantile System and its Historical Significance illustrated Chiefly from Prussian Historyˮ), Шмоллер также указывал на противоречие между агрессивным экономическим национализмом Великобритании, позволившим ей стать лидером мирового рынка, и появлением учения о благотворности эгоизма индивидов и пагубности "государственного эгоизма" для экономики [Grimmer-Solem 2003, p. 209].
    32

    Вместо эпилога Формирование экономической науки в Великобритании происходило на фоне обострения ее конкуренции с новыми индустриальными державами, в первую очередь Германией, и ростом социальных противоречий как следствия увеличения темпов имущественного расслоения и неустойчивого экономического развития. Учитывая лидерство Англии в политической экономии в начале XIX в., связанное, несомненно, с международным успехом теории рынка Смита, современного читателя может удивить отставание страны от Германии и США в институциональном оформлении экономической науки в конце того же столетия. Один из “отцов-основателей&8j1; современной экономической теории, Маршалл, стремился преодолеть это отставание, создав базу для формирования кадров профессиональных экономистов. Под профессионализмом он понимал опору исключительно на применение того, что сам называл “экономическим органоном&8j1; при анализе экономических процессов и явлений, а также ценностно-нейтральный подход к изучению реальности. То есть беспристрастность, независимость от идеологий и общественных симпатий. На смену эрудированным фельетонистам должны были прийти эксперты. Результатом усилий Маршалла и его сторонников стало появление в Великобритании экономической науки, автономной в образовательном (создание университетских направлений подготовки экономистов), организационном (учреждение Британской экономической ассоциации, независимой от Британской ассоциации содействия развитию науки) и медийном (основание периодическогокономичес“The Economic Journal&8j1; как печатного органа новой ассоциации) аспектах дисциплины.
    33 Дляonomic Journalˮ как печатного органа новой ассоциации) аспектах дисциплины. я ее“The Economic Journalˮ, поскольку его редакторы реализовали идею деполитизации экономической теории, выдвинутую Маршаллом в его речи по случаю вступления в должность профессора политической экономии в Кембриджском университете, в особом публицистическом формате. Журнал четко отделял экономическую науку от политико-экономической эссеистики и принимал к публикации только материалы, содействующие развитию науки и приросту того, что редакторы считали объективным экономическим знанием. В основе любого формата лежит принцип классификации и отбора материала, и формат “The Economic Journalˮ трансформировал сложную структуру экономической публицистики, выведя статистические и историко-экономические исследования за пределы собственно экономической теории.
    34 Британская экономическая наука Кейнса, Маршалла и Эджуорта была не имитацией немецкой модели, а реакцией на нее, оказавшейся в исторической перспективе влиятельнее первоначального, немецкого, варианта экономической науки как академической дисциплины. Однако неверно было бы рассматривать спор о методах, ор о методахнпоказа, вышеметодахномическая наука Кейнса, Маршалла и Эджуорта была не имитацией немецкой модели, а реакцией на нее, оказавшейся в исторической перспективе влиятельнее первоначального, немецкого, варианта экономической науки как академической дисциплины. Однакод к экономическому анализу, ассоциировавший научность с эмпирической проверкой гипотез и историзмом при исследовании социальных явлений. Под влиянием представителей новой немецкой исторической школы, прежде всего Шмоллера, а во многом и самостоятельно, на основе исследования долгосрочных экономических процессов, английские “экономисты-историкиˮ Каннингем и Эшли пришли к выводу, что государственное регулирование, и в частности защитные тарифы, при определенных условиях не только допустимо, но даже необходимо для поддержания темпов экономического развития.
    35 Полемика начала XX в. о таможенных пошлинах, оставшаяся без должного внимания в истории западной экономической мысли, но неожиданно ставшая актуальной на фоне Брексита и дебатов о возврате протекционизма, представляет собой пример того, как две разные концепции научности политической экономии привели к сосуществованию несовместимых, но в равной мере претендующих на научную обоснованность сценариев экономического развития Великобритании. Не оценивая справедливость аргументов обеих сторон, , мечума начала XX в. о таможенных пошлинах, оставшаяся без дбудто применение разработанного им органона, ганона начала XX в. о таможенных пошлинах, оставшаястенденциозных енденциозныхла XX в. о таможенных пошлидавать точные прогнозы и рекомендации по экономической политике.
    36 Сторонники исторического метода, также подчеркивая научность своего подхода, считали ошибочным стремление оппонентов редуцировать сложную систему экономических отношений до нескольких базовых принципов, из которых можно было бы вывести рекомендации по конкретным вопросам. Абстрактные принципы экономической науки не могут быть абсолютной истиной, доказывал Шмоллер, поскольку они основываются на фикции неизменности определенного уровня развития культуры [Schmoller 1901, S. 560]. ического метода, также подчеркивая научность своего подхода, считали ошибочным стремление оппоШмоллера. 560]. ического метода, также подчеркивая наую реальность и оборачивается ложным восприятием реальных проблем экономики.
    37 При этом задача политической экономии понималась представителями исторической школы не просто как поиск источников роста производительности труда, а как понимание факторов роста благосостояния общества в целом. Если классическая политэкономия, и в еще большей степени неоклассика, выделяли экономику в независимую от политики сферу, то историческая школа, напротив, рассматривала ее как интегральную часть конкретной политической системы. С этим, вероятно, связано и понимание немецкими экономистами исторической школы своей роли как советников “просвещенного правительстваˮ, которое должно учитывать не только интересы экономически влиятельных кругов, но и всех общественных групп страны.
    38 XX столетие показало наивность веры как в прозрачность исторических документов – основной эмпирической базы исторической школы, так и в просвещенное правительство, способное возвышаться над политической борьбой конкурирующих групп интересов и принимать дальновидные решения, ориентированные на общее благо. Однако начало XXI в., который, как казалось сторонникам мейнстрима, должен стать веком триумфа глобальной рыночной экономики, уже продемонстрировало существенные проблемы неоклассики, не учитывавшей в должной мере сложность и взаимозависимость социальных процессов и глубину культурных и социально-политических различий между странами и регионами. Ошибочность прогнозов неолиберальных экономистов относительно развивающихся стран и неопределенность социально-экономических перспектив индустриально развитых государств свидетельствуют о необходимости вспомнить призыв исторической школы – уделять должное внимание конкретным эмпирическим исследованиям и уважать язык фактов.

    References

    1. Ashley A. (1932) William James Ashley: A Life. London: P.S. King.

    2. Ashley W.J. (1904) The Argument for Preference. The Economic Journal, vol. 14, no. 53, pp. 1–10.

    3. Ashley W.J. (1897) Ekonomicheskaya istoriya Anglii v svyazi s ekonomicheskoy teoriyey [An Introduction to English Economic History and Theory]. Moscow: Tipographiya A. G. Kol’chugina.

    4. Ashley W.J. (1908) The Enlargement of Economics. The Economic Journal, vol. 18, no. 70, pp. 181–204.

    5. Ashley W.J. (1888) An Introduction to English Economic History and Theory. Vol. 1: The Middle Ages. London: Rivington.

    6. Ashley W.J. (1907) The Present Position of Political Economy. The Economic Journal, vol. 17, no. 68, pp. 467–489.

    7. Ashley W.J. (1904) The Argument for Preference. The Economic Journal, vol. 14, no. 53, pp. 1–10.

    8. Ashley W. (1897) Ekonomicheskaya istoriya Anglii v svyazi s ekonomicheskoy teoriyey [An Introduction to English Economic History and Theory]. Moscow: Tipographiya A. G. Kol'chugina.

    9. Ashley W.J. (1908) The Enlargement of Economics. The Economic Journal. vol. 18, no. 70, pp. 181–204.

    10. Ashley W. J. (1893) On the Study of Economic History. The Quarterly Journal of Economics, vol. 7, no. 2, pp. 115–136.

    11. Ashley W. J. (1907) The Present Position of Political Economy. The Economic Journal, vol. 17, no. 68, pp. 467–489.

    12. Avtonomov V. (2013) Abstrakciya – mat’ poryadka? [Is Abstraction the Mother of Order?]. Voprosy ekonomiki, no. 4, pp. 4–23.

    13. Backhaus J., Hansen R. (2000) Methodenstreit in der Nationalokonomie. Journal for General Philosophy of Science, vol. 31, no. 2, pp. 307–336.

    14. Bernstein W. J. (2008) A Splendid Exchange: How Trade Shaped the World. London: Atlantic Books.

    15. Blaug M. (2004) Metodologiya ekonomicheskoy nauki, ili Kak ekonomisti ob’yasnyayut [The Methodology of Economics, or, How the Economists Explain]. Moscow: Zhurnal Voprosy ekonomiki.

    16. Brentano L. (1923) Der wirtschaftende Mensch in der Geschichte. Gesammelte Reden und Aufsatze. Leipzig: Felix Meiner.

    17. Cardoso J. L., Psalidopoulos M. (2016 ) Introduction // Cardoso J. L., Psalidopoulos M. Id. (eds.) The German Historical School and European Economic Thought. Abingdon; –New York: Routledge, pp. xiv–xxx.

    18. Coats A. W. (1968b) Political Economy and the Tariff Reform Campaign of 1903. Journal of Law and Economics, vol. 11, no. 1, pp. 181–229.

    19. Cunningham W. (1891) Nationalism and Cosmopolitanism in Economics. Journal of the Royal Statistical Society, vol. 54, no. 4, pp. 644–662.

    20. Cunningham W. (1887) Political Economy Treated as an Empirical Science: A Syllabus of Lectures. Cambridge: Macmillan and Bowes.

    21. Cunningham W. (1894) Why Had Roscher so Little Influence in England? The Annals of the American Academy of Political and Social Science, vol. 5, no. 3, pp. 1–18.

    22. Daunton M. (2016) John Harold Clapham (1873–1946). Cord R. A. (ed.) The Palgrave companion to Cambridge economics. Basingstoke: Palgrave Macmillan, pp. 423–454.

    23. Fan P. (2006) Catching up through Developing Innovation Capability: Evidence from China’s Telecom-Equipment Industry. Technovation, vol. 26, no. 3, pp. 359–368.

    24. Gloveli G. (2014) Istorizm i istoricheskoye napravleniye v rossiyskoy politicheskoy ekonomii [The historicism and the historical current in Russian political economy]. Istoriko-ekonomicheskie issledovaniya, vol. 15, no. 3, pp. 468–512.

    25. Grimmer-Solem E. (2016) Geopolitik und Nationalokonomie vor dem Ersten Weltkrieg: Pladoyer fur eine transnationale Geschichte der Wirtschaftswissenschaften. Trautwein H.-M. (Hg.). Die Zeit um den Ersten Weltkrieg als Krisenzeit der Okonomen. Schriften des Vereins fur Socialpolitik: Neue Folge. Bd. 115 (Studien zur Entwicklung der okonomischen Theorien XXX). Berlin: Duncker & Humblot, pp. 48–73.

    26. Grimmer-Solem E. (2003) The Rise of Historical Economics and Social Reform in Germany, 1864–1894. Oxford: Oxford Univ. Press.

    27. Grimmer-Solem E., Romani R. (1999) In search of full empirical reality: historical political economy, 1870–1900. The European Journal of the History of Economic Thought, vol. 6, no. 3, pp. 333–364.

    28. Groenewegen P. (1998) A Soaring Eagle: Alfred Marshall 1842–1924. Cheltenham: Elgar.

    29. Hasbach W. (1885) Ein Beitrag zur Methodologie der Nationalokonomie. Jahrbuch fur Gesetzgebung, Verwaltung und Volkswirtschaft im Deutschen Reich, Bd. 9, S. 173 [545]-185 [557].

    30. Hentschel V. (1978) Wirtschaft und Wirtschaftspolitik im Wilhelminischen Deutschland: Organisierter Kapitalismus und Interventionsstaat? Stuttgart: Klett-Cotta.

    31. Howe A. (2016) State versus Market in the Early Historiography of the Industrial Revolution in Britain, c. 1890–1914. The European Journal of the History of Economic Thought, vol. 23, no. 6, pp. 897–918.

    32. Kadish A. (1989) Historians, Economists, and Economic History. London, New York: Routledge.

    33. Koot G. (1987) English Historical Economics, 1870-1926: The Rise of Economic History and Neomercantilism. Cambridge: Cambridge Univ. Press.

    34. Koot G. (1993) Historical Economics and the Revival of Mercantilism Thought in Britain, 1870–1920. // Magnusson L. (ed.) Mercantilist Economics. Boston: Kluwer, pp. 187–219.

    35. Kulisher I. (1902) Retsenziya na knigu G. F. Simonenko "“Politicheskaya ekonomiya v yeyo noveyshikh proyavleniyakh”" [Book review: Political economy in its latest manifestations by G. F. Simonenko]. Zhurnal Ministerstva narodnogo prosvesheniya, vol. CCCXXXXIV, no. 12, pp. 402–414.

    36. Lindenfeld D. F. (1997) The practical imagination: The German sciences of state in the nineteenth century. Chicago: Univ. of Chicago Press.

    37. Lipson E. (1943) The Economic History of England: Vol. II: The Age of Mercantilism. Third 3rd Editioned. London: Adam and Charles Black.

    38. Maloney J. (1985) Marshall, Orthodoxy and the Professionalisation of Economics. Cambridge: Cambridge Univ. Press.

    39. Marshall A. (1885) The Present Position of Economics, an Inaugural Lecture. London: Macmillan and Co.

    40. Marshall A. (2009) Principles of Economics: Unabridged Eighth Edition. New York: Cosimo Classics.

    41. Milonakis D., Fine B. (2009) From Political Economy to Economics: Method, the Social and the Historical in the Evolution of Economic Theory. London, New York: Routledge.

    42. Moggridge D. E. (1997) Method and Marshall. // Peter P. Koslowski (ed.) Methodology of the Social Sciences, Ethics, and Economics in the Newer Historical School: From Max Weber and Rickert to Sombart and Rothacker. Berlin; –Heidelberg: Springer, pp. 342–369.

    43. Moore G. (2003) John Neville Keynes’s Solution to the English Methodenstreit. Journal of the History of Economic Thought, vol. 25, no. 1, pp. 5–38.

    44. Palen M.-W. (2014) Adam Smith as Advocate of the Empire, c. 1870–1932. Historical Journal, vol. 57, no. 1, pp. 179–198.

    45. Roessner P. (2015) Heckscher Reloaded? Mercantilism, the State and Europe’s Transition to Industrialization (1600–1900). Historical Journal, vol. 58, no. 2, pp. 663–683.

    46. Schmoller G. (1904) Die kunftige englische Handelspolitik, Chamberlain und der Imperialismus. Jahrbuch fur Gesetzgebung, Verwaltung und Volkswirtschaft im Deutschen Reich, Bd. 28, S. 829–-852.

    47. Schmoller G. (1901) Volkswirtschaft, Volkswirtschaftslehre und -–methode. // Conrad J., Elster L., Lexis W., Loening E. (Hgg.) Handworterbuch der Staatswissenschaften. 2., ganzlich umgearbeitete Auflage. Bd. 7. Jena: Gustav Fischer, S. 543–580.

    48. Schmoller G. (1898) Uber einige Grundfragen der Socialpolitik und der Volkswirtschaftslehre. Leipzig: Duncker & Humblot.

    49. Smith A. (1976) An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations. Chicago: The Univ. Of of Chicago Press.

    50. Smith A. (2007) Issledovaniye o prirode i prichinakh bogatstva narodov [An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations]. Moscow: Eksmo.

    51. Tribe K. (2003) Historical Schools of Economics: German and English. // Samuels W. J., Biddle J. E., Davis J. B. (eds.) A Companion to the History of Economic Thought, Oxford: Blackwell, pp. 215–230.

    52. Tribe K. (1993) Mercantilism and the Economics of State Formation. // Magnusson L. (ed.) Mercantilist Economics. Boston: Kluwer, pp. 175–186.

    53. Wood J. C. (1980) Alfred Marshall and the Tariff-Reform Campaign of 1903. Journal of Law and Economics, vol. 23, no. 2, pp. 481–495.

    Comments

    No posts found

    Write a review
    Translate