Везде
“Digital socialism” or the expansion of individual freedom?
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
“Digital socialism” or the expansion of individual freedom?
Annotation
PII
S086904990004396-7-1
DOI
10.31857/S086904990004396-7
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Dmitry Macheret 
Affiliation: Dr. Sci. (Econ.), professor. Russian University of Transport (MIIT)
Address: Russian Federation, Moscow
Edition
Issue 2
Pages
54-65
Abstract

This article analyzes various interpretations of the current socio-economic changes caused by the development of information (“digital”) technologies. It is noted that new “waves” of social and economic development generate a traditionalist reaction, and also become a nutrient medium for the development of transforming socialist ideas. Considered the treatment of the emerging relations between the subjects of the “digital economy” which is in the stage of formation of the “digital economy” as “digital socialism”. It is shown that such an interpretation is associated with a misunderstanding of both the essence of real socialism and the value system of the market capitalist society. On the basis of a meaningful analysis, it was concluded that trends in social and economic relations based on the development of digital technologies expand the freedom and entrepreneurial opportunities of individuals and designate the movement not to “digital socialism” but to a new phase of a market economy, the further development of the “expanded order of human cooperation”.

Keywords
industrial revolution, digital socialism, post-industrial society, digital economy, intellectual civilization
Date of publication
27.03.2019
Number of purchasers
89
Views
2268
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf 100 RUB / 1.0 SU

To download PDF you should pay the subscribtion

Full text is available to subscribers only
Subscribe right now
Only article and additional services
Subscription benefits
100 RUB / 1.0 SU
Whole issue and additional services
Subscription benefits
800 RUB / 16.0 SU
All issues and additional services for 2019
Subscription benefits
4224 RUB / 30.0 SU
1 “Цифровой социализм” или расширение свободы индивида?
2 Происходящие в настоящее время взаимосвязанные глобальные технологические, социальные и экономические изменения требуют осмысления в контексте экономической истории человечества. Безусловно, экономическая история, как и история вообще, “есть действие… она создана из решений, принятых людьми в определенном месте и в определенное время” [Арон 2010, с. 148]. Но для понимания не только прошлого, но и будущего экономического развития (а “человеческое стремление к пониманию дороги, которая ведет в будущее, неистребимо” [Ясин 2011, с. 6]) важна его периодизация.
3 Среди различных вариантов периодизации социально-экономического развития примечательно предложенное Э. Тоффлером [Toffler 1980] разделение истории человечества на “три волны” – аграрную цивилизацию (“первая волна”), индустриальную цивилизацию (“вторая волна”) и поднимающуюся в наиболее развитых странах мира со второй половины XX в. “третью волну”, которую называют и постиндустриальным, и информационным обществом. На мой взгляд, с полным правом ее можно назвать “интеллектуальной цивилизацией”, потому что главной ее ценностью становится человеческий капитал – компетенции и интеллект человека, которые в будущем могут быть дополнены искусственным интеллектом [Келли 2017].
4 В рамках этой концепции целесообразно уточнить место в экономической истории широко используемого ныне понятия “четвертая промышленная революция” или “Индустрия 4.0” [Schwab 2017]. Она наследует предшествующим трем промышленным революциям: 1760-х–1840-х гг. (развитие механического производства с использованием паровых двигателей и строительство железных дорог); конца XIX–начала XX в. (электрификация и переход к конвейерному массовому производству); с 1960-х гг. и по настоящее время (компьютерная, или цифровая, революция)1. В соответствии с трактовкой промышленных революций К. Швабом начавшаяся в XXI в. четвертая промышленная революция опирается на результаты третьей. Ее главные характеристики – всеохватывающий мобильный Интернет, неуклонно дешевеющие миниатюрные производственные устройства, искусственный интеллект и обучающиеся машины.
1. Существуют и иные классификации промышленных революций (см., например, [Perez 2002; Marsh 2012; Мачерет, Измайкова 2015]).
5 Первая и вторая промышленные революции сформировали индустриальную цивилизацию (“вторую волну” в концепции Тоффлера), а третья, “компьютерная”, промышленная революция дала начало “третьей волне”. Если компьютерную революцию и постиндустриальное общество конца XX в. рассматривать как “нулевую фазу”, подготовительный этап интеллектуальной цивилизации, то так называемая “Индустрия 4.0” должна стать основой ее первого этапа. Поэтому, даже если сохранить слово “индустрия”, эти две фазы развития было бы логично обозначить, соответственно, как “Индустрия 2.0” и “Индустрия 2.1”, или же, памятуя о “третьей волне”, – “Индустрия 3.0” и “Индустрия 3.1”.
6 Впрочем, вопрос о терминологии в данном случае не кажется первостепенным. Гораздо важнее суть понимания происходящих экономических процессов, их восприятие обществом. И на основе осознания этой сути – выработка необходимых шагов по пути прогрессивного эволюционного развития экономики и общества, шагов, позволяющих осуществлять такое развитие без срывов, всегда провоцируемых высокими темпами и радикализмом изменений.
7 Рост традиционалистских и социалистических настроений как реакция на коренное изменение социально-экономического уклада
8 В периоды коренных изменений социально-экономического уклада в обществе обычно возникает реакция на них консервативных, даже архаических, сил, которые всегда апеллируют к традициям и ценностям отживающего, уходящего в историю, уклада. В эпоху развития машинного производства масса не приемлющих его людей превозносила “здоровую сельскую жизнь” и ремесленный труд, противопоставляя им “ужасы” механизированной фабрики, делающей рабочего придатком машины, разоряющей честного ремесленника и обогащающей капиталиста (см. об этом в [Hayek 1954]). Механизация производства встречала не только интеллектуальное, но и физическое сопротивление, вплоть до уничтожения машин (вспомним известное движение луддитов).
9 В эпоху становления глобального постиндустриального общества и зарождения интеллектуальной цивилизации происходит своеобразное возрождение луддизма, правда, без уничтожения роботов и средств автоматизации, а в виде идеологического обоснования государственной экономической политики по их налоговому обременению [Кузнецов 2017]. Реакция на происходящие изменения проявляется также в превознесении индустриализации, создававшей производство “реальных” благ (чугуна, стали и т.п.) и соответствующие рабочие места, и критике основанной на интеллектуализации постиндустриальной экономики как “деиндустриализациии”, ликвидирующей рабочие места в промышленности и делающей ставку на создание “эфемерных” нематериальных благ2.
2. О противопоставлении индустриализации, рассматриваемой в современных условиях как “неоиндустриализация”, и “постиндустриальных иллюзий” (см., в частности, [Губанов 2008; Наймушин 2009]).
10 В таком изменении оценок индустриального общества традиционалистами нет парадокса или непоследовательности, как может показаться на первый взгляд. Традиционалисты-архаики не способны быть в авангарде прогрессивного развития, но вполне готовы воспользоваться результатами уже состоявшихся прогрессивных изменений. Они не способны к инновациям, но могут адаптироваться к результатам прошлых инноваций, ставших уже “рутиной” по определению Р. Нельсона и С. Уинтера [Nelson, Winter 1982]. Как показано в [Мачерет, Валеев, Кудрявцева 2018] на примере железных дорог, если для появления и первоначального распространения инновации важное значение имеет сочетание технологической креативности общества, свободы личности и предпринимательской деятельности, то ее заимствование и дальнейшее распространение может происходить, хотя и гораздо менее успешно, при отсутствии этих условий, например под эгидой государства. Окончательно адаптировавшись к таким нововведениям, традиционалисты всеми силами охраняют это свое завоевание, так как шторм “созидательного разрушения” грозит существованию привычных структур и практик. Так что традиционалисты стоят на страже не неких “исконных традиций”, а устоявшихся нововведений, по сути уже переставших быть таковыми, всячески противясь отказу от них, который грозит им утратой привычного общественного и экономического статуса.
11 Следует отметить и еще один, более изощренный, вариант традиционалистской реакции на технологические инновации – не пытаться их дискредитировать или затормозить, а постараться использовать для консервации или даже архаизации существующих институтов. Так, в 1920-е–1930-е гг. наша страна скатывалась к архаичным институтам принудительного труда и централизованной редистрибуции материальных благ под лозунгами о необходимости овладения современной техникой и всеми богатствами знаний, выработанных человечеством. В настоящее время выдвигается концепция перехода к новому технологическому укладу, в числе ключевых направлений которого и “системы искусственного интеллекта”, и “глобальные информационные сети”. При этом ставится цель с помощью таких инструментов, как “целевые показатели работы государственных институтов развития, корпораций и агентств…”, формировать “поддерживаемые государством крупные интегрированные корпорации”, осуществлять “стимулирование спроса на отечественное оборудование посредством соответствующего регулирования госзакупок и закупок контролируемых и поддерживаемых государством предприятий” [Глазьев  2013, с. 32, 34]. По сути, предлагаемые инструменты не сильно отличаются от тех, что использовались для стимулирования научно-технического прогресса в позднесоветский период и не смогли остановить нараставшее технологическое и экономическое отставание СССР от наиболее развитых стран мира. Подобные попытки влить “новое вино в старые мехи”, в данном случае под весьма показательным брендом “социально-консервативного синтеза” [Глазьев 2016], как показывает история, стратегически бесперспективны.
12 Кроме того, даже в случае кажущегося успеха внедрения технологических инноваций и осуществления “модернизационного рывка” на основе “мобилизационных” инструментов, его реальные долгосрочные последствия, как показывает практика, негативны. Если не соблюдается “соответствие между технологическим, институциональным и культурным уровнями развития… то экономический рост становится затруднительным или вообще невозможным” [Балацкий, Плискевич 2017, с. 101]. При этом попытки “мобилизационных рывков” “с опорой на традиционную институциональную структуру достаточно тяжело сказывается на последней”, приводя к появлению институциональных “рубцов”, существенно осложняющих экономическое и социальное развитие в долгосрочной перспективе [Плискевич 2016, с. 129].
13 Помимо институциональных “рубцов” появляются и технологические – в виде структурных диспропорций в системе производительных сил. В общей структуре советских производительных сил это были диспропорции между аномально высокими темпами социалистической индустриализации и стагнацией сельского хозяйства [Гайдар 2005, с. 325], между высокой долей производства средств производства и низкой – предметов потребления [Плискевич 2016, с. 135]. Наряду с общеэкономическими существовали серьезные диспропорции и в рамках отдельных отраслей. Наглядная иллюстрация отраслевого аспекта данной проблемы – целый ряд диспропорций в развитии отечественных железных дорог, сформировавшихся в годы первых пятилеток, в ходе реализации “мобилизационного” варианта индустриализации в нашей стране. Эти диспропорции, “временами ослабевая, временами усиливаясь, просуществовали до конца XX столетия, и отечественный железнодорожный транспорт вступил в XXI в. обремененным ими” [Мачерет 2015, с. 96].
14 Но если в период индустриализации мобилизационные методы все же могли позволить совершить модернизационный “рывок”, хотя и дорогой ценой и с негативными долгосрочными последствиями, то в условиях постиндустриальной экономики “истории успеха” подобных методов довольно редки [Гельман 2017, с. 39]. Как отмечает Е. Балацкий, «в конце 1980-х гг., когда технологический застой в СССР начал проявляться в полной мере… все волевые и административные методы внедрения НТП не давали результата: даже то, что изобреталось и придумывалось, оказывалось невостребованным и “ложилось под сукно”» [Балацкий 2016, с. 178]. Ждать значимых позитивных результатов от реализации подобных подходов в XXI в. тем более не приходится.
15 Примечательно, что новая “волна” социально-экономического развития не только порождает традиционалистскую реакцию, но и становится питательной средой для социалистических идей. В эпоху индустриального общества крупное машинное производство рассматривалось как материальная основа для перехода к социализму. Казалось, что стоит заменить в качестве владельца такого производства капиталиста на социалистическое государство, и будет создано жизнеспособное социалистическое хозяйство. Историческая практика показала несостоятельность этой позиции. Сложившаяся сначала в СССР, а затем распространенная на другие социалистические страны социально-экономическая модель была, как известно, “экономикой дефицита” [Kornai 1980], к тому же сопротивлявшейся внедрению научно-технических достижений.
16 Идея “цифрового социализма”
17 Сегодня, когда все явственнее обозначаются контуры новой эпохи – эпохи интеллектуальной цивилизации, вновь возникают идеи движения к социализму. Среди них – и возрождение в новых условиях по сути государственного социализма в рамках упомянутой выше концепции “социально-консервативного синтеза”. Речь идет о построении общества, где соблюдается “приоритет общенародных интересов над частными, который выражается в жестких механизмах личной ответственности граждан за добросовестное поведение, четкое исполнение своих обязанностей, соблюдение законов, служение общенациональным целям” [Глазьев 2016, с. 20]. Поскольку такие компоненты, как “добросовестное поведение” граждан и их “служение общенациональным целям”, перечисляются наряду с соблюдением законов, остается только догадываться, кто и по каким критериям будет делать соответствующие оценки и насколько возможным в таких условиях окажется переход к новому технологическому укладу. Представляется, что эти условия будут очень далеки от характеристик “креативного общества”, благоприятствующего инновационному развитию [Mokyr 1990].
18 Впрочем, четкое обозначение необходимости государственного контроля “над основными параметрами воспроизводства капитала посредством механизмов планирования, кредитования, субсидирования, ценообразования и регулирования базовых условий предпринимательской деятельности” [Глазьев 2016, с. 20] проясняет предлагаемую концепцию по отношению если не к гражданам, то к экономическим субъектам. По сути, речь идет о допущении некоторой предпринимательской инициативы при сохранении за государством “командных высот” в экономике. Такая конструкция, как свидетельствует исторический опыт, резко ограничена как по времени своего существования, так и по достигаемым экономическим результатам. В целом, данная концепция сводится к поиску возможностей для развертывания нового технологического уклада при институционализации государственного контроля за действиями и граждан, и хозяйствующих субъектов и оказывается вариацией много раз (и всегда без успеха) исполнявшейся идеи.
19 Подробнее следует рассмотреть тему реализации на базе инноваций, в первую очередь цифровых технологий, социализма нового типа, без государственного господства над экономикой и людьми. Прежде всего подобные идеи высказывают авторы, стремящиеся осмыслить происходящие технологические и социальные изменения с позиций левого дискурса. Так, по мнению П. Мэйсона, информационные технологии размывают права собственности, границы между трудом и свободным временем, взаимосвязь между работой и заработной платой и механизм рыночного ценообразования. Тем самым, как считает Мэйсон, они прокладывают путь к посткапитализму (читай – “новому социализму”), который может сформироваться уже в ближайшую четверть века [Mason 2016].
20 Нельзя не отметить серьезные противоречия в построениях Мэйсона, возникновение которых – вполне логичный результат попытки совместить антикапиталистическую ментальность с устремленностью к инновационному, информационному будущему. Так, он справедливо отмечает, что информационные, сетевые, взаимодействия расшатывают иерархические структуры, но необоснованно полагает, что тем самым подрываются условия существования капитализма и рынка. Между тем рынок – это сетевая, а не иерархическая структура. Иерархические структуры, безусловно, существующие в капиталистическом обществе, представляют собой наследие традиционного, докапиталистического социума. Оно адаптировалось к рыночным условиям, но ограничивает сферу рыночных отношений. Поэтому размывание, благодаря информационным технологиям, иерархических структур – не отрицание капитализма и рынка, а возможность расширения сферы действия рыночных отношений, то есть движение в направлении не социалистических, а либертарианских идеалов.
21 Примечательно, что при всей антииерархической риторике Мэйсон считает необходимой для успешного движения к “посткапитализму” правительственную поддержку развивающихся инновационных проектов, опору формирующегося посткапиталистического сектора на государство. Это, по сути, сближает его позицию с позицией сторонников дирижизма, отмеченной выше3.
3. Обзорную характеристику работ других постмарксистских теоретиков по проблеме взаимообусловленности социальных отношений, экономических процессов и цифровых технологий см. в [Усманова 2017; Бойченко 2017].
22 Стремление представителей левого дискурса найти в стимулируемых информационными технологиями социально-экономических изменениях приметы движения к социализму (или хотя бы перехода от капитализма и рынка к некоему “посткапитализму”) понятны. Гораздо большего внимания, на мой взгляд, заслуживает то, что подобная интерпретация возникает у людей, не являющихся сторонниками социалистической идеологии. С этой точки зрения примечательна книга К. Келли “Неизбежно. 12 технологических трендов, которые определяют наше будущее” [Келли 2017], на анализе которой целесообразно остановиться подробнее.
23 Называя СССР “воплощением настоящей антиутопии” [Келли 2017, с. 23] и отмечая, что “социалистическая командная экономика и централизованные коммунистические режимы доказали свою несостоятельность”, Келли пишет: «Я отлично понимаю, что слово “социализм” вызывает у многих читателей неприятные ассоциации». Тем не менее он называет формирующуюся систему отношений между субъектами цифровой культуры “цифровым социализмом”, или “новым социализмом”. Келли утверждает, что характерное для современного, объединенного системами цифровых коммуникаций, мира “безумное глобальное стремление, чтобы все постоянно были на связи друг с другом, незаметно ведет к измененной технологической версии социализма” [Келли 2017, с. 29, 159, 161, 162].
24 «Резкий рост повсеместно распространенных сайтов с совместным доступом к файлам… сайты, на которых обеспечена возможность совместного комментирования… – по мнению Келли, – это все свидетельствует об уверенном движении в направлении своеобразного цифрового “социализма”, уникальным образом адаптированного к сетевой реальности» [Келли 2017, с. 161]. Сам Келли приходит к использованию понятия “социализм” двумя путями. Во-первых, чисто терминологически: «…я склонен употреблять термин “социализм”, потому что технически он оптимально описывает спектр технологий, эффективность которых зависит от социального взаимодействия пользователей». Он выстраивает следующую терминологическую цепочку: “социальный, социальное действие, социальные медиа, социализм” [Келли 2017, с. 162, 163].
25 Таким образом, существительное “социализм” возникает у Келли как результат своеобразной “игры слов”, в центре которой – прилагательное “социальный”, ставшее, как некогда выразился Ф. фон Хайек, “самым бестолковым выражением во всей нашей моральной и политической лексике” и приобретшее “способность выхолащивать смысл тех существительных, к которым оно прилагается” [Хайек 1992, с. 197, 200]. Социальное взаимодействие в интернет-пространстве, о котором пишет Келли, – это взаимодействие индивидов, преследующих собственные цели. Социализм же – понятие холистическое, социалистическая доктрина подразумевает, что “общество представляет собой сущность, живущую своей собственной жизнью, отдельной и независимой от жизни индивидов, действующую в своих собственных интересах и стремящуюся к собственным целям, отличным от целей, преследуемых индивидами” [Мизес 2008, с. 137].
26 Во-вторых, Келли приходит к использованию понятия “социализм” через содержательную оценку современных тенденций. «Когда множество людей, владеющих собственными средствами производства, работают для достижения общей цели, не получают оплаты за труд и пользуются плодами совместного труда бесплатно, не лишено смысла называть такую систему “новым социализмом”. Объединяет всех этих людей понятие “совместное использование”. Некоторые футурологи называют эту экономическую особенность нового социализма экономикой совместного использования, так как совместный доступ и работа стали основным ее аспектом» [Келли 2017, с. 163].
27 Келли подчеркивает целый ряд отличий “нового социализма” от “централизованного социализма промышленной эпохи”: это “социализм без государства”, для которого характерны неполитический характер и отсутствие классовой борьбы, “крайняя степень децентрализации”, создание “коллективных миров” “вместо организации колхозов” и персональные “предприятия” на рабочем столе компьютера, связанные с другими в виртуальные сообщества, “вместо государственных предприятий” [Келли 2017, с. 161-162].
28 Несостоятельность трактовки происходящих социально-экономических изменений как движения к “цифровому социализму”
29 Можно ли нарисованную Келли картину назвать социализмом? Да, если только считать социализмом поэтический образ В. Маяковского – “свободный труд свободно собравшихся людей”. Но “реальный социализм”, во всех его разновидностях – от восточноевропейского до восточноазиатского и латиноамериканского, не имел ничего общего с этим определением.
30 Л. фон Мизес, который провел в начале 1920-х гг.в развернутый научный анализ социализма, указывал: “Суть социализма в следующем: все средства производства находятся в исключительном распоряжении организованного общества. Это, и только это, является социализмом. Все остальные определения вводят в заблуждение” [Мизес 1994, с. 155]. Через 10 лет после первой публикации книги “Социализм”, в предисловии ко второму немецкому изданию, Мизес отмечал: «Для защиты социалистического идеала от разрушительной критики предпринимаются ныне попытки иначе… определять понятие “социализм”… [Но] этого определения социализма нельзя обойти с помощью указания, например, что концепция социализма включает другие цели, помимо обобществления средств производства…»> [Мизес 1994, с. 20]. Таким образом, обобществление средств производства – основная, сущностная черта социализма.
31 Х. Уэрта де Сото, развивая теорию Мизеса, выделил еще одну сущностную черту социализма – институциональное принуждение. “Социализм – это любое систематическое или институциональное принуждение или агрессия, которое ограничивает свободное осуществление предпринимательства в какой-либо социальной сфере и осуществляется органом власти, отвечающим за обеспечение необходимой социальной координации в этой сфере” [Уэрта де Сото 2008, с. 107].
32 Стержнем социалистической экономики был институт государственного централизованного планирования. “Каждое хозяйственное звено, каждая организация, каждый человек были обязаны работать не на достижение собственных целей на основе наилучшего удовлетворения потребностей своих клиентов, как это происходит в рыночной экономике, а на выполнение плановых показателей, какими бы несуразными они ни были” [Мачерет 2015, с. 99]. Ведь планы были “директивными, обязательными для выполнения, приказом социалистического государства”, и те, кто их не выполняли, несли “ответственность перед государством” [Вольфсон, Ледовской, Шильников 1941, с. 167, 186].
33 Если на первых этапах индустриализации экономика еще как-то могла развиваться в условиях такого институционального принуждения (хотя и менее эффективно, чем рыночная), то в зрелой индустриальной экономике система централизованного планирования провоцировала все большее отставание “от стран с развитыми экономиками и по объему производства, и по эффективности” [Экономика… 2015, с. 87]. При столкновении “с вызовами постиндустриальной эпохи” основанные на централизованном планировании “государственные и экономические механизмы не смогли найти адекватного ответа” [Мау 2016, с. 44]. Социалистическая система потерпела крах. “Дефекты советской модели модернизации”, приведшие к образованию упомянутых выше институциональных “рубцов” и структурных диспропорций, “были неустранимы и сыграли немалую роль в коллапсе СССР” [Гельман 2017, с. 49].
34 Очевидно, что социализм несовместим с современной интеллектуальной, цифровой экономикой. При этом новые отношения, формирующиеся в условиях “цифровизации” экономики, ничего общего с реальным, а не поэтическим социализмом не имеют. “Мир, в котором люди больше не связаны со своими рабочими местами, но имеют возможность свободно организовывать свою жизнь самостоятельно” [Srnicek, Williams 2015, p. 75] благодаря информационным технологиям – это не “цифровой социализм”, а мир, в котором расширяются свобода и предпринимательские возможности индивида.
35 Описывая реализацию проектов с открытым программным кодом на основе “скоординированной работы тысяч или даже десятков тысяч членов сообщества с помощью четко настроенных инструментов для совместного использования”, Келли утверждает, что фактически “соотношение затраченных усилий и полученного вознаграждения… не вписывается в систему ценностей свободного рынка”. Огромный объем работы, имеющей высокую рыночную стоимость, выполняется бесплатно. В результате “усилия подобного сотрудничества с точки зрения капитализма просто не имеют смысла” [Келли 2017, с. 166, 167].
36 Подобная трактовка “бесплатного труда” по наполнению и развитию интернет-пространства и созданию новых программных инструментов как несовместимого с капитализмом и рыночной экономикой (а значит, заслуживающего названия “цифровой социализм”), очевидно, связана с упрощенным представлением о действующем в капиталистической системе homo economicus как о стремящемся исключительно к собственным материальным выгодам. Однако люди не только озабочены удовлетворением “своих потребностей в… материальных благах”, но и «заботятся об удовлетворении, как принято говорить, “высших” или “идеальных” потребностей» [Мизес 2008, с. 17], к которым относятся, в том числе, потребности принадлежности к некой социальной группе, самореализации и познания. Именно эти свои потребности удовлетворяют люди, создавая бесплатный контент в Интернете. “Компенсацией за потраченное время для них становится возможность общения и выстраивания отношений с 1,4 миллиарда других пользователей”. Что касается “разработчиков ПО с открытым исходным кодом, самая распространенная мотивация для бесплатной работы – это возможность обучения и развития новых навыков” [Келли 2017, с. 170].
37 Итак, бесплатная деятельность людей в условиях цифровой экономики – никакой не социализм. Люди работают не по приказу, не в соответствии с государственным планом, не так, как это считалось должным в социалистическом обществе, но оставалось лишь лозунгом. Эти люди действуют свободно, в соответствии со своими целями, удовлетворяют собственные потребности. Они делают то, от чего получают удовлетворение, компенсирующее, по их мнению, затраченные усилия. Систему такого свободного взаимодействия индивидов, основанную на использовании цифровых технологий, можно скорее назвать “цифровым либерализмом”, но не “цифровым социализмом”.
38 Следует отметить, что экономическая база этой системы – капитализм, который сделал удовлетворение материальных потребностей массовым и тем самым позволил множеству людей уделять значительное время другим занятиям, не связанным с материальным производством [Мизес 2008, с. 576]. При этом цифровые технологии и пространство Интернета создают не только возможность удовлетворения “высших” потребностей ценой бесплатного труда, но и при желании приобщения к разнообразным видам массовой культуры, а главное – новые инструменты для ведения бизнеса, такие как краудфандинг и краудшеринг.
39 При этом, отмечая новые возможности, открываемые цифровыми технологиями, не следует их фетишизировать и впадать в безграничный энтузиазм. Стоит вспомнить афористичную мысль из записных книжек И. Ильфа: “В фантастических романах главное это было радио. При нем ожидалось счастье человечества. Вот радио есть, а счастья нет”.
40 Следует иметь в виду два рода проблем. Во-первых, всякая инновация, всякая технология, способствующая прогрессивному развитию, может быть использована и во вред ему. Все зависит от общественно-политических условий развертывания инновации. Так, современный транспорт сыграл весьма значимую роль в росте объемов производства, снижении цен и повышении качества товаров, способствовал улучшению демографической ситуации во многих регионах, нивелированию языковых, культурных, религиозных, идеологических барьеров. Но, находясь под контролем тоталитарного государства, он превращался в орудие порабощения и уничтожения. Точно так же и цифровые технологии, объективно расширяя пространство человеческой свободы, предоставляя новые возможности для индивидуального развития, ведения экономической деятельности, могут быть использованы (и используются) для вмешательства в частную жизнь и манипулирования социумом. Проблемы кибертерроризма и, соответственно, кибербезопасности уже сейчас встают в полный рост, а в будущем, видимо, станут более значимы.
41 Во-вторых, даже безо всякого “злонамеренного” использования, инновации имеют не только позитивные последствия. Информационные технологии – не исключение. Рассмотрим в качестве примера лишь один аспект. В отличие от книг (если абстрагироваться от комиксов) компьютерные технологии дают простор для представления информации не в текстовой, а в визуализированной форме (слайды, ролики и т. п.). Да и тексты зачастую становятся фрагментарными – несколько абзацев или даже фраз. Такая подача информации ориентирует на то, чтобы “заронить в сознание”, желательно без критического осмысления, несложные тезисы, подкрепленные эмоциональным восприятием. Последствием может быть снижение способности индивидов к рациональному мышлению и усугубление проблемы “ограниченной рациональности” [Kahneman 2011] вплоть до неверного прочтения индивидами рыночных сигналов и “оцепенения” предпринимательских функций [Коломбатто 2016].
42 Следует отметить, что даже Келли, исключительно оптимистично оценивающий весь спектр последствий развития цифровых технологий, обращает внимание на возможные негативные последствия размывания традиции чтения книг. Если читая книгу “человек сосредоточен и полностью погружен в процесс”, то в Интернете он “получает фрагменты информации, общие идеи, мимолетное впечатление… однако без механизма, удерживающего все вместе, эти свободно связанные фрагменты информации рассыпаются, уводят внимание читателя в сторону от центральной темы или содержания” [Келли 2017, с. 109].
43 Таким образом, цифровые технологии, как и любые другие инновации, не только открывают новые возможности, но и несут новые проблемы, серьезные вызовы, на которые надо давать адекватные ответы. Для этого необходимо правильно понимать сущность порождаемых цифровизацией социальных изменений, а не пытаться сформировать на базе цифровых технологий какую-то новую версию социализма (человечеству дорого обошлись предыдущие попытки). Важно максимально эффективно реализовывать тот потенциал расширения свободы и экономической активности индивидов, которым эти технологии обладают.
44 Тенденции в социальных и экономических взаимоотношениях, которые опираются на развитие цифровых технологий, обозначают движение не к “новому социализму”, а к новой фазе развития рыночной экономики. “Мотором” этого развития остаются индивидуальная свобода и частная инициатива, а целью – удовлетворение личных потребностей индивидов, а вовсе не реализация “заданий” неких обновленных плановых органов или создание “общественных благ” вопреки собственным желаниям и интересам.
45 Интернет “стимулирует персональную независимость и препятствует централизации” [Келли 2017. с. 161], выступает основой для сетевых взаимодействий между индивидами, характерных для рыночной экономики, а не иерархических, характерных для социализма. Интернет-коммуникации – это “горизонтали”, а не “вертикали”. Расширяя свободу индивидов, предоставляя им новые возможности как для ведения бизнеса, так и для свободного удовлетворения “высших”, нематериальных потребностей, цифровые технологии способствуют дальнейшему развитию человеческого сотрудничества [Полтерович 2015], а не созданию “цифрового социализма”.

References

1. Aron R. (2010) Izmerenie istoricheskogo soznaniya [Measurement of historical consciousness] Moscow: Knizhnyj dom “Librokom”.

2. Balatsky E.V. (2016) Rossiya v kontekste global'nyh ekonomicheskih trendov [Russia in the context of global economic trends]. Mir Rossii, vol. 25, no. 3, pp. 176–186.

3. Balatsky E.V., Pliskevich N.M. (2017) Ekonomicheskiy rost v usloviyah ekstraktivnyh institutov: sovetskiy paradoks i sovremennye sobytiya [Economic growth in the context of extractive institutions: the Soviet paradox and current events]. Mir Rossii, vol. 26, no. 4, pp. 97–117.

4. Boychenko D.S. Unichtozhenie truda: kapitalizm, informacionalizm i prervannaya istoriya avtomatizacii [The destruction of labor: Capitalism, informationalism and the story of interrupted automation]. Shagi, vol. 3, no. 2, pp. 168–189.

5. Colombatto E. (2016) Rynki, moral' i ekonomicheskaya politika: noviy podkhod k zashchite ekonomiki svobodnogo rynka [Markets, Morals, and Policy-making: a New Defense of Free-market Economics] Moscow: Mysl'.

6. Ekonomika Rossii Oksfordskiy sbornik. Kniga I. (2015) [The Economy of Russia. The Oxford Collection. The Book I]. Moscow: Izdatelstvo Instituta Gaydara.

7. Gaydar E.T. (2005) Dolgoe vremya. Rossiya v mire: ocherki ekonomicheskoy istorii [Long time. Russia in the world: essays on economic history]. Moscow: Delo.

8. Gel'man V.YA. (2017) Avtoritarnaya modernizatsiya v Rossii – missiya nevypolnima? [Authoritarian Modernization in Russia – Mission Impossible?]. Mir Rossii, vol. 26, no. 2, pp. 38–61.

9. Glaz'ev S. Yu. (2016) Mirokhozyaystvennye uklady v global'nom ekonomicheskom razvitii [World Economic Structures in Global Economic Development]. Ekonomika i matematicheskie metody, vol. 52, no. 2, pp. 3–29.

10. Glaz'ev S. Yu. (2013) O politike operezhayushchego razvitiya v usloviyakh smeny tekhnologicheskikh ukladov [On the policy of advancing development in the conditions of changing technological modes]. Vestnik Rossiyskoy akademii estestvennykh nauk, no. 1, pp. 29–35.

11. Gubanov S.S. (2008) Neoindustrializacziya plus vertikalnaya integraciya (o formule razvitiya Rossii) [Neoindustrialization plus vertical integration (about the formula for Russia's development)]. Ekonomist, no. 9, pp. 3–27.

12. Hayek F. A. (1954) (ed.) Capitalism and the Historians. London: Routledge.

13. Hayek F.A. (1992) Pagubnaya samonadejannost. Oshibki socializma [The Fatal Conceit. The Errors of Socialism]. Moscow: Novosti; Catallaxy.

14. Huerta de Soto J. (2008) Socializm, ekonomicheskiy raschet i predprinimatelskaya funkciya [Socialism, economic calculation and business function]. Moscow; Chelyabinsk: IRISEN; Socium.

15. Kahneman D. (2011) Thinking, Fast and Slow. New York: Farrar, Straus and Giroux.

16. Kelly K. (2017) Neizbezhno. 12 tehnologicheskih trendov, kotorye opredelyayut nashe budushchee [The Inevitable. Understanding the 12 Technological Forces that will Shape our Future]. Moscow: Mann, Ivanov i Ferber.

17. Kornai J. (1980) Economics of Shortage. Amsterdam: North-Holland.

18. Kuznetsov Yu.V. (2017) Luddizm kak ekonomicheskaya teoriya [Luddism as an economic theory] (http://www.liberty.ru/blog/2583-Luddizm-kak-ekonomicheskaya-teoriya/22/05/2017).

19. Macheret D.A. (2015) Ekonomika pervyh pyatiletok v “zerkale” zheleznodorozhnogo transporta [Economics of the First Five-Year Plans in the “Mirror” of Railway Transport]. Ekonomicheskaya politika, vol. 10, no. 4, pp. 87–112.

20. Macheret D.A., Izmaykova A.V. (2015) Innovacionnoe razvitie zheleznodorozhnogo transporta v kontekste promyshlennykh revolyuciy [Innovative development of railway transport in the context of industrial revolutions]. Vektor transporta, no. 4, pp. 60–63.

21. Macheret D.A., Valeev N.A., Kudryavtseva A.V. (2018) Formirovanie zheleznodorozhnoy seti: diffuziya epohalnoy innovacii i ekonomicheskiy rost [Formation of the Railway Network: Diffusion of Epochal Innovation and Economic Growth]. Ekonomicheskaya politika, vol. 13, no. 1, pp. 252–279.

22. Marsh P. (2012) The New Industrial Revolution. Consumers, Globalization and the End of Mass Production. New Haven; London: Yale Univ. Press.

23. Mason P. (2016) PostCapitalism: A Guide to Our Future. New York: Farrar, Stratus and Giroux.

24. Mau V.A. (2016) Krizisy i uroki. Ekonomika Rossii v epohu turbulentnosti [Crises and Lessons. Russia’s Economy in an Epoch of Turbulence]. Moscow: Izdatelstvo Instituta Gaydara.

25. Mises L. von (2008) Chelovecheskaya deyatelnost: traktat po ekonomicheskoj teorii [Human Action: A Treatise on Economics]. Chelyabinsk: Socium.

26. Mises L. von (1994) Socializm. Ekonomicheskiy i sociologicheskiy analiz [Socialism. An Economic and Sociological Analysis]. Moscow: Catallaxy.

27. Mokyr J. (1990) The Lever of Riches. Technological Creativity and Economic Progress. New York: Oxford Univ. Press.

28. Najmushin V.G. (2009) “Postindustrialnye” illuzii ili sistemnaya “neoindustrializaciya”: vybor sovremennoj Rossii [“Post-industrial” illusions or systemic “neoindustrialization”: the choice of modern Russia]. Ekonomicheskie i socialnye peremeny: fakty, tendencii, prognoz, no. 2 (6), pp. 127–133.

29. Nelson R., Winter S. (1982) An Evolutionary Theory of Economic Change. Cambridge: Harvard Univ. Press.

30. Perez C. (2002) Technological Revolutions and Financial Capital. The Dynamics of Bubbles and Golden Ages. Northampton: Edward Elgar.

31. Pliskevich N.M. (2016) “Path dependence” i problemy modernizatsii mobilizatsionnogo tipa [“Path dependence” and problems of mobilization-type modernization]. Mir Rossii, vol. 25, no. 2, pp. 123–143.

32. Polterovich V.M. (2015) Ot sotsial'nogo liberalizma k filosofii sotrudnichestva [From social liberalism to the philosophy of cooperation]. Obschestvennye nauki i sovremennost', no. 4, pp. 41–64.

33. Schwab K. (2017) The Fourth Industrial Revolution. New York: Crown Business.

34. Srnicek N., Williams A. (2015) Inventing the Future: Postcapitalism and a World Without Work. London: Verso.

35. Toffler A. (1980) The Third Wave. New York: Bantam Books.

36. Usmanova A.R. (2017) Ontologii mnozhestva, kapital i czifrovoe buduschee: zametki na polyah [Ontologies of Multitude, Capital and Digital Future: Notes on the Margins]. Shagi, vol. 3, no. 2, pp. 154–167.

37. Volfson L.Ya., Ledovskoy V.I., Shilnikov N.S. (1941) Ekonomika transporta [The Economy of Transport]. Moscow: Transzheldorizdat.

38. Yasin E.G. (2011) Predislovie k knige [Preamble to the book]: Gaidar E.T., Chubajs A.B. Razvilki novejshej istorii Rossii [Gaidar E.T., Chubajs A.B. Divarication in the modern history of Russia]. Moscow: OGI.

Comments

No posts found

Write a review
Translate